Я вышел пройтись по платформе. Около одного из делегатских вагонов собралась большая толпа народа. Оказывается, что Чека имела сведения о том, что пассажиром этого вагона, бывшим "спецом" из сочувствующих, производилась перевозка большой партии бриллиантов. В Никитовке Чека вскрыла его чемодан, разрезала мыло и извлекла таким путем на несколько миллионов "царских" и бриллиантов. "Спеца" под усиленным конвоем повели в Чека.
От Никитовки начинается зона действия махновских отрядов. Поэтому поезд переходит на военное положение. Его сопровождают около 20 с ног до головы вооруженных красноармейцев, часть коих располагается на паровозе, а остальные — по вагонам. Трогаемся в путь. После бесконечных степей Юго-востока все чаще и чаще начинают попадаться перелески и леса — современные "Брянские леса", так как атаки свои махновцы начинают из них, устраивая крушения и творя скорый суд и расправу над коммунистами, евреями и ответственными работниками. В вагоне замечается некоторое волнение. На всякий случай мы прячем наши командировочные мандаты, и на сцену выступают иностранные документы. Коммунисты в других купе тоже кое-что прячут. Разговоры идут на тему о повстанцах, об ограблениях поездов и пр. Наш проводник еще нарочно застращивает публику, рассказывая, какие бывали здесь нападения, как расправлялись с коммунистами, как пострадал целый эшелон с красными курсантами и их комсоставом, направлявшимися из Москвы в Севастополь и так и не доехавшими до места назначения.
Тем временем окончательно темнеет. Делается, действительно, жутко; вагон не освещается электричеством, а обычные огарки из предосторожности никто не зажигает, опасаясь выстрела на свет. Поздно вечером приезжаем, наконец, на станцию Соль, на которой все едущие спешат запастись солью, стоящей здесь 17.000 рублей пуд, а в Москве — до 150 тысяч рублей. Станция равным образом не освещается. При слабом свете луны на ущербе какие-то зловещие тени во мгле быстро снуют по станции; выходят из вагонов, вынося пустые мешки. К ним сейчас же подбегают другие тени. Один мешок быстро пустеет, и содержимое его быстро переходит в мешок пассажира. Одна группа сменяется другой, и все это делается в почти полном мраке; хотя и суетливо, но в тишине. Дав время поезду достаточно нагрузиться солью, паровоз, тяжело пыхтя, двигается в дальнейший путь. Вскоре на душе у всех делается легче, так как наиболее опасный путь пройден. Понемногу, спрятав, кто куда мог, добытую соль, все засыпают.
Утром мы в Харькове. Так как поезд сильно задержался в Ростове, то стоит он в Харькове лишь 15 минут. Планы многих насчет того, чтобы успеть сбегать на базар и запастись сахаром для перевозки в Москву на предмет спекуляции, остаются неосуществленными. Поезд, однако, подвергается осмотру Харьковской Чеки. Юркий молодой человек в пенсне и кожаной куртке, предводительствующий группой красноармейцев, обходит все вагоны, в том числе, и наш. Обращает внимание главным образом на документы. Один из спутников его, в матросском одеянии, берет у нас в купе какой-то чемодан и взвешивает его на руке. Просит его открыть. Подозрительного ничего не оказывается, и группа чекистов удаляется.
— Теперь полегчало, — замечает проводник, — а то еще недавно, до выхода декрета о вольной торговле, здорово грабили!
Поезд уходит к северу. Сразу после въезда в Курскую губернию картина резко меняется. Хлеба почти никто не продает. Не говоря уже про буфеты, которые нигде в Советской России не функционируют, но даже так называемые съестные лавки для красноармейцев пустуют. Раньше здесь были главные заградительные пункты, грабившие проезжающих с юга с продовольствием, но с конца марта 1921 года они уже сняты, так что до Москвы можно ехать спокойно.
На станциях бесконечно стоят какие-то поезда, облепленные проезжающими без пропусков и без документов. Таких пассажиров время от времени на главных станциях сгоняют, но они опять влезают и, как мухи, облепляют все вагоны, ломая и уничтожая все железнодорожное имущество страны. Нефтяные поезда с цистернами и продмаршруты особенно излюблены мешочниками, потому что они движутся скорее, и потому подходящий к станции поезд такого типа издалека кажется похожим на пчелиный рой. Даже паровозы — и те почти полностью покрыты людьми. Естественно, что подвижной состав еще скорее изнашивается, и поэтому вагонные и паровозные кладбища составляют принадлежность всех более или менее крупных станций.