Обменный фонд, введенный для товарообмена с деревней, образуется на следующих основаниях. Рабочим и служащим некоторых отраслей промышленности дается часть производимых ими продуктов для обмена на предметы сельскохозяйственного производства. Таким образом, каждый рабочий призван ныне самой советской властью заняться спекуляцией в виде мелкой торговли. Для образования этого обменного фонда государство авансировало 40 миллиардов деньгами и товары из государственных запасов. В обмен на денежные знаки за проданные товары предполагалось получить хлеб для рабочих и служащих всей Центральной России. Вот некоторые нормы товарной эквивалентности, установленной для лета 1921 года для северного района Республики: 1 пуд ржи = 12 фунтов соли, 25 фунтов керосина, 12 пачек спичек, 4 жестяных ведра, 4 железные лопаты, 6 аршин ситцу и т. д. Характерен состав этого обменного фонда: земледельческих орудий крестьянам предлагается только всего 19 тыс. пудов, а зато пудры — 540 тыс. коробок; гвоздей, в которых так сильно нуждается деревня — 1000 пудов, но зато духов — 240 тыс. флаконов и глицерина — 120 тыс. флаконов; веревки — 5 тыс. пудов, а фаянсовой посуды — 3 миллиона штук. Весь список достойно завершают 3000 колоколов.
По-видимому, этому своеобразному составу обменного фонда придается большое значение, ибо, по крайней мере, сам Ленин на экономической конференции РКП заявил: "Спрашивают помаду — мы должны и ее дать. Мы и на помаде, — если будем как следует хозяйничать, — можем установить крупную промышленность. Я думаю, что в отличие от других стран, которые пускают в ход такие вещи как водку и прочий дурман, мы этого не допустим, потому что как бы они ни были выгодны для торговли, но они поведут нас назад, к капитализму, а не вперед к коммунизму, тогда как помада не угрожает этим".
Так как заговорили о водке, то, пожалуй, для спасения коммунистической революции и она скоро будет пущена в ход; во всяком случае, разрешения на продажу крепких напитков уже даются. Пока же программа спасения России, как заявил один юморист, ясна. Следует ожидать установления помадной повинности, коммунистической помадной недели, учреждения Главпомады и Главпудры и статьи Стеклова на тему "Антипомадная политика контрреволюции", а затем зазвонить в 3000 колоколов из "обменного фонда" о наступлении мирного, благоденственного и хозяйственного житья и "ждать, покамест напудренные, надушенные и напомаженные пейзане привезут в умирающие города хлеб в фаянсовой посуде". Ближайшее же будущее, во всяком случае, покажет, каковы будут результаты этой свободы товарообмена с деревней. Первые же дошедшие сведения предопределяют как будто бы неблагоприятное ее дальнейшее течение.
Кооперация
Не без шатания была политика советской власти по отношению к кооперативам. Она менялась в зависимости от изменения политики по отношению к партийным группировкам в составе самих кооперативов — учреждений, отличавшихся всегда умеренным социалистическим направлением. Окончательно, казалось бы, взгляд партии определился на 10-м съезде Компартии весной 1920 года. Тогда кооперация стала рассматриваться по двум главным группам: потребительской и производственной. Признавая, что в основу потребительских коммун и их объединений должна быть положена существующая общегражданская и рабочая кооперация, являющаяся самым крупным объединением потребителей и наиболее подготовленным историей капитализма аппаратом массового распределения, большевики ничего не имели против дальнейшего ее существования, установив, однако, сильное давление на управление кооперативами через Центросоюз, ставший чисто коммунистической организацией. Что же касается заготовительных функций, которые принимали на себя ссудо-сберегательные и производительные кооперативы и особенно — их краевая организация, то таковые, согласно этому плану, должны были быть распылены таким образом, чтобы имеющиеся готовые предприятия перешли в ведение совнархозов и других учреждений по принадлежности, а аппараты — земледельческий продовольственный и заготовительные — влились в местные органы Наркомпрода и Наркомзема.
Юго-восточная кооперация пережила за минувший год те же изменения, что и общероссийская. В первое время после занятия красными войсками Ростова в начале 1920 г. кооперацию как будто бы не трогали. Этим обстоятельством, между прочим, воспользовались местные спекулянты для осуществления грандиозных комбинаций по сокрытию своих товаров. Достигалось это обычно таким образом, что ими по соглашению с управлениями кооперативов проводились задним числом фиктивные запродажи и оказывалось, что данный товар принадлежит не NN., а такому-то кооперативу. Но этот медовый период продолжался недолго. В Ростов прибыла Чека, появилась "твердая власть", которая уже начала косо посматривать на оппозиционное положение кооперативов по отношению к власти. Однако тем не менее, Донской совнархоз продолжал еще вести переговоры с Ювоссом (кооперативный союз Юго-востока) о реализации сделки по доставке из Чехии тех товаров, которые должны были быть привезены согласно договору Ювосса, заключенному еще с южнорусским правительством ген. Деникина. Тем временем к лету 1920 года настроение резко переменилось. Начались обыски; те лица, с которыми за неделю до того велись переговоры, были посажены, порядка ради, в Чеку, а потом — в тюрьму. Пошли массовые аресты кооператоров и в Ростове, и на местах по станицам. Одним словом, начался массовый разгром кооперации, совпавший с изменением точки зрения на кооперацию со стороны РКП, о которой я говорил выше. Большая часть крупных правлений кооперативов сама закрылась или принудительно закрыта; из кооперативных кредитных учреждений продолжало функционировать одно лишь ростовское отделение Московского народного банка, да и то на новых основаниях. Канцелярии Ювосса, Доката и других кооперативных организаций были изгнаны из своих помещений, стали появляться и новые лица, которые должны были вести кооперативное дело на новых началах. Отдельные кооперативные потребительские общества, в которых еще даже летом 1920 года можно было получить кое-что из продовольствия, были слиты в Единое потребительское общество (ЕПО), — учреждение чисто коммунистического типа, о котором я уже говорил, — и которое сразу же обнаружило полную неспособность коммунистов руководить аппаратом распределения продуктов между населением. Аппараты других кооперативов производительного характера были совершенно разрушены, и компетенция их оставалась самой неопределенной. Прибыли новые руководители Ростовского отделения Центросоюза, долженствовавшего, опираясь на сельскую кооперацию (которая, кстати сказать, к этому времени уже не существовала), быть правой рукой Донпромкома, в особенности же в области заготовок фонда для внешней торговли. Когда в сентябре 1920 года Промышленное бюро Юго-востока России запрашивало Центросоюз о том, какие именно товары и в каком количестве у него имеются для внешней торговли, управление Центросоюза ответило: "Мы собираем справки". Когда учрежденный в составе того же Промбюро Комитет по внешней торговле повторил этот запрос Центросоюзу в ноябре того же года, то получил ответ: "Производим обследование и выясняем детали учета". Когда, наконец, тот же вопрос был задан еще раз месяц спустя, то Центросоюз уже просто не удостоил его ответом. Однако контора его тем временем была заново переформирована, и во главе ее стали изящные бритые молодые люди с перстнями на всех пальцах, в шикарных костюмах, носившиеся по Ростову из одного заседания в другое на прикрепленных к Центросоюзу лихачах.