Самолет взмыл вверх, выпустив груз.
– Сход бомб! – доложил Мика и резко обернулся посмотреть на их падение. В этот же самый момент детонационный шнур разорвал бомбы, и миллион листовок разлетелось в небе как конфетти. Мика потянулся к микрофону, чтобы доложить об успешном разлете листовок, и ноздри его дернулись от запаха чего-то горелого. В кабину тянулся сероватый дым.
– Поставить створки капота на третьем двигателе и достать огнетушитель! – приказал командир. – Если огонь дойдет до лонжерона, нам крышка!
Мика глянул на лежащий у ног парашют. В случае посадки – верная смерть от голода, пыток, обезглавливания. Уж лучше умирать на своих условиях. Однако сейчас, когда возможность смерти стала реальной, оказалось, что решимость его пошатнулась.
Самолет шел на север над горами Тюгоку. Адамс сказал в микрофон:
– Разворачиваемся. Если дальше идти на северо-запад, придем к Японскому морю, а там наших подлодок нет, эвакуировать нас некому. Единственный наш шанс – вернуться назад. Если доберемся до океана, нас может найти подлодка или патрульный гидроплан.
Дым стал гуще, Мика закашлялся. Разъедало глаза, они слезились. Адамс завершил вираж, и теперь самолет снова шел на Хиросиму – вот уж чего Мика видеть не жаждал. От горящего крыла доносился треск. Мика повернулся к командиру – у того костяшки пальцев побелели на ручке управления. Мика подобрал с пола парашют. За пультом бортмеханика все было скрыто дымом.
– Не дойдем до океана. Включай сигнал тревоги, – велел Адамс. – Готовимся прыгать.
Грянули три коротких звонка, и командир потребовал от каждого члена экипажа в переднем и заднем отсеке подтвердить получение приказа.
– Выпустить переднее шасси! – Адамс закашлялся и показал на Мику. – Как только шасси выйдет, вываливайся из машины. И особенно теплой встречи не жди.
С металлическим скрежетом опустилось переднее шасси, дверь отъехала на пару дюймов, и ее заклинило.
– Гребанное шасси! – выругался командир. – Видимо, пожар повредил гидравлику. Значит, каждый вслед за Микой через бомболюк.
– Через соединительный лаз с надетым парашютом не пролезть, – напомнил Мика.
– Снять парашют, пролезть в бомбовой отсек и там надеть его снова, – ответил Адамс.
Мика зажал парашют в руке и пополз к переднему бомбовому отсеку. Закашлялся, вдохнув дым, в глазах помутнело. Верхнюю губу залило слизью из носа. Мика пополз через клубы дыма, сдвинулся направо, к нижней пулеметной турели.
– Ты тут, Бливинс? – спросил он, проползая мимо штурманского стола.
Ответа не было.
Мика стукнулся о переборку, провел руками по стали, ища люк, ведущий в негерметичный бомбовой отсек. Открыл его, пахнуло холодным воздухом. Мика пропихнул в лаз парашют, пролез следом сам. Мир закружился, и Мика закрыл глаза. Головокружение миновало, Мика опустился на узкий карниз, окружающий створки бомболюка. В самолете ревел ветер, угрожая высосать Мику прочь. Он замешкался, внимание привлек дым, проникающий в лаз. Где все ребята? Они ж должны были идти прямо за ним?
Он натянул лямку парашюта на левое плечо, и тут раздался громоподобный треск, самолет тряхнуло, и Мику бросило в открытый люк. Пальцы левой руки ухватились за край, сталь содрала кожу, небо окрасилось кровью. Мика вывалился в люк, а самолет застонал раненым зверем и унесся прочь, оставив человека в пустоте.
Изо всей силы вцепившись в парашют, Мика пытался поймать болтающуюся правую лямку. Сердце ухнуло куда-то вниз, как на американских горках. Леденящий воздух сковывал пальцы, но они продолжали ловить лямку. Еще чуть-чуть. Уже почти.
Его ударило мощным порывом ветра. Парашют вырвался и закувыркался – уже не достать.
Земля летела навстречу зелеными и коричневыми бликами. Небо переливалось, как в летнюю жару воздух над асфальтом. Мика хватался за пролетающие облака, будто это чем-то могло помочь. Внизу, уходя к холмам, раскинулись здания Хиросимы. Синие реки сшивали между собой острова, как лоскуты одеяла. Пылающее наверху солнце потускнело, и человека накрыло завесой тьмы.
Глава вторая
Утренний бриз качнул фурин, и раздался тихий стеклянный звон. Киёми Осиро улыбнулась ветряному колокольчику. Она бы подождала вешать фурин до лета, но Ай очень просила сделать это пораньше, и на этот раз Киёми была рада, что уступила капризу восьмилетней дочери – приятный звон отвлекал от мыслей о войне. Она вывесила остальные футоны на перилах веранды, и белые простыни повисли как призраки-юрэи, выдохшиеся после целой ночи погонь. Но она и не надеялась найти футоны чистыми, когда вернется домой с завода: с улицы Како-мати, где работали мобилизованные студенты, снося дома и возводя противопожарные барьеры возле правительственных зданий, летела желтая пыль. От этого зрелища Киёми замутило, и сразу же к этому добавилась исходящая от грязи вонь и ощущение песка во рту. С далеких синих холмов прилетели два коршуна. Охотники парили над городом, крича «Пи-йоройро, пи-йоройро!» Тени коршунов пролетали по бумаге сёдзи, и Киёми вспомнила старую примету: если по бумажной двери пройдет тень птицы, это предвещает гостя.