Арский и Скиндер в одну минуту догадались, кто напал на них в лесу.
Навстречу друзьям поднялся из-за стола небольшой человек, в котором они узнали таинственного посетителя, зашедшего к ним в начале их плена. Он, по-видимому, был теперь в веселом настроении и, любезно пожав им руки, подвел их к столу. Незнакомец представил Арского и Скиндера двум белым, сидевшим за столом, а затем обратился с несколькими странными нечленораздельными звуками к орангутангам. Вслед за этими звуками последовали громкие ответные возгласы не то радости, не то одобрения человекоподобных животных.
Когда начали подаваться блюда, сидевшие за столом орангутанги дожидались своей очереди с терпением, достойным человеческого общества. Порядок, господствовавший за столом обезьян, мог удивить всякого, хотя впрочем, среди обеда он чуть было не нарушился. Среди орангутангов начался подозрительный шум.
Сидевший возле Арского незнакомец быстро подошел к обезьянам и обвел их пристальным взглядом. Животные присмирели. Отходя, он что-то грозно крикнул, и мертвая тишина водворилась среди человекоподобных существ. Наконец орангутанги, по жесту незнакомца, по-видимому, властителя этого удивительного мирка, начали расходиться. Когда животные поднялись из-за стола, тогда в особенности заметно было их могучее телосложение, исполинские сгорбленные фигуры, огромные руки и короткие ноги.
— Это мои помощники и вместе с тем придворная гвардия, — улыбаясь, заметил Арскому и Скиндеру незнакомец. — Как видите, они ведут себя немногим хуже, чем это принято в так называемом порядочном обществе. И, право, они более достойны любви, чем многие члены людского порядочного общества.
Он кивнул головой, и молчаливый малаец отвел пленников тем же путем в их комнату. Оставшись наедине, друзья долго обменивались впечатлениями диковинного обеда среди человекоподобных обезьян. Они совершенно не могли понять жизнь в этом загадочном доме, и облик хозяина его казался им еще более таинственным.
В девственных дебрях острова оказались загадки, о которых нельзя было иметь представления в культурном мире.
V
Ученый сверхчеловек
На следующий день тот же прислуживавший Арскому и Скиндеру малаец привел их в обширную комнату, имевшую вид лаборатории. По ней, из угла в угол, крупными шагами ходил знакомый друзьям человек, в первую минуту не обративший, казалось, внимания на вошедших. Он был погружен в глубокое размышление, и по лицу его время от времени пробегала чуть заметная судорога. Наконец он остановился, сделал знак друзьям сесть и через минуту сам опустился на низкий диван.
— Вы, конечно, вправе ожидать от меня некоторых разъяснений, — начал он, обращаясь к ним. — Но, прежде всего, я хотел бы, чтобы вы, по возможности искреннее, сообщили мне еще раз о тех побуждениях, которые заставили вас очутиться здесь.
И друзья повторили рассказ с возможной полнотой, чувствуя, что от этого зависит, быть может, все их будущее.
По-видимому, слушатель их был удовлетворен, — не успели они кончить, как он дружески обратился к ним, прося его называть с этого дня доктором Фюрстом.
Он остановился на их романтических порывах и произнес целый панегирик лучшему в природе человека — вечному романтизму.
Фюрст говорил, что при всей своей ненависти к современному человечеству он любит молодежь, стремящуюся проявлять свои лучшие силы.
Далее он указал на то, что Арский и Скиндер, в силу сложившихся обстоятельств, должны остаться с ним, пока он останется на острове. Он не может рисковать, по многим причинам, тем делом, которое нужно завершить, а до того времени никто в мире не должен подозревать о его местопребывании здесь. Фюрст предлагал им добровольно стать на время его помощниками, тем более, что он теперь особенно нуждался в помощниках — белых людях. Если у Арского и Скиндера была склонность к сильным и новым впечатлениям, то где, как не у него, они испытают то, что не снилось целому миру?
И внезапно тон голоса его переменился — стал резким, надменным, полным какой-то сверхчеловеческой силы.
Друзья сжались, с робостью посматривая на изменившееся лицо Фюрста. Он остановился перед ними и, хотя лицо его было обращено в сторону Скиндера и Арского, взор его, острый, металлический, был устремлен куда-то в пространство.
— Для вас я просто доктор Фюрст, — говорил он, — но в свое время я был известным профессором. Вы слишком молоды, слишком неопытны, слишком незнакомы с жизнью, чтобы знать, до какой степени можно ненавидеть и презирать ничтожество современного человечества, болезненно ощущать несовершенство жизни и весь смысл ее превратить исключительно в искание истины, нелицемерной и обнаженной. Пусть на пути встают бесчисленные препятствия, пусть ополчается вековая мораль, предрассудки и совесть, — коварные гасители могучего пламени истины, — пусть требуются жертвы, победа разума в конечном итоге несомненна!