Двое суток провожу я с Джессом в его бараке, беседуя с ним по всем вопросам нашей борьбы. В первую ночь мы лежим на своих спальных циновках; угли, тлеющие в очаге, тускло освещают барак, бросая мрачные красноватые тени. Делимся своими мыслями. У меня сложилось впечатление, что он нащупывает почву, пытаясь создать себе представление о людях, с которыми ему придется работать, принимать важнейшие решения. Джесс был врачом, притом хорошим врачом, и его приятные манеры и улыбка, с которыми он не расстается, даже высказывая критические замечания или резко возражая, объясняются в какой-то мере привычным врачебным подходом к больным. Он к тому же проницательный политик и в числе других был избран в 1946 году в конгресс по списку партии Демократический альянс.
Из отдельных пунктов в горах прибыли другие руководители, и на следующий день мы — Джесс, Джи Уай, Рег, Луис, Матео дель Кастильо, Хорхе Фрианеса и я — подробно обсуждаем нашу дальнейшую политику. Основной вопрос состоит в том, какого курса нам следует придерживаться, имея в виду арест руководителей движения и контрнаступление врага. Происходит довольно резкий обмен мнениями, особенно в связи с идеями, высказанными Хорхе Фрианеса. В 1948 году он был отстранен от руководства, так как его обвинили в проведении курса, который был назван «примиренческим». Под этим понималась разработка тактики легальной борьбы и поддержка профсоюзами некоторых элементов внутри правящей Либеральной партии. Теперь же он высказался пессимистически по поводу курса на вооруженную борьбу перед лицом сильного империалистического врага. Однако в общем и целом в результате обсуждения выявилась тенденция в пользу продолжения тактики, намеченной недавно арестованными руководителями: дальнейшее территориальное расширение движения, укрепление вооруженных сил и общая подготовка к захвату власти. Основные доводы сводятся к тому, что объективные условия в стране не изменились сколь-нибудь существенно и что субъективные силы революции — «хуки» не потерпели поражения и не стали слабее.
Наша дискуссия затягивается далеко за полночь, однако на следующее утро Луис, Рег и я встаем рано и возвращаемся в свой лагерь, где нас ждет Селия.
Совещание должно состояться через две недели.
63
Рождество 1950 г.
В бараке Тарука, где разместились пришельцы из провинции Пампанга, полно народу. Бурлит веселье. Конечно, повсюду в лагере готовятся к празднику, однако барак Тарука становится центральной кухней наших рождественских празднеств, из него исходят наиболее аппетитные запахи, а поэтому он особенно привлекает к себе всех. Идет, правда, дождь, но кому какое дело до него? Парни из отрядов охранения стоят около барака и поют под аккомпанемент гитары; каждый из них держит над головой большой зеленый лист «анахау» вместо зонтика. Самый незатейливый хор рождественских песенников, когда-либо певший в чаще лесов! В бараке девушки-связные громко хохочут над словечками, отпускаемыми некоторыми песенниками.
В своей любимой роли шеф-повара выступает Луис Тарук. На нем большой белый бумажный колпак, вместо фартука подвязан старый мешок. Он носится, подпрыгивая, между сковородами и кастрюлями и изо всех сил веселит девушек. Капли дождя, задуваемые ветром под крышу, брызгают на сковороды и шипят, а в переполненном бараке, где мы расселись на подоконниках и на краю спального помоста, полно дыма.
Связные специально ходили в Манилу, чтобы достать продукты для нашего праздничного обеда — «лумпию»[45], «пансит»[46], «моркон»[47] и муку для горячих лепешек. Охотники подстрелили кабана, а некоторые из мужчин отправились далеко в рощи кокосовых пальм за орехами. Одна из продовольственных баз прислала немного маниока, который теперь толкут и варят с кокосовым молоком и сахаром, чтобы подать его на десерт. По крайней мере раз в году нам предоставляется возможность выйти за рамки нашего обычного партизанского пайка и отведать разных яств.
Шумный день. Каждый барак принимает участие в празднестве. Несмотря на дождь, мы переходим из одного барака в другой, чтобы участвовать в отдельных номерах нашей поограммы. В бараке Тарука подается обед, и каждый приносит собственную тарелку. В нашем бараке под вечер устраиваются танцы для девушек-связных и парней из отрядов охранения. Бренчит гитара, мы стоим вокруг, хлопая в такт в ладоши, а барак весь сотрясается и грозит рухнуть. Разыгрывается также небольшой скетч, в котором в качестве деда-мороза выступает «хук» с автоматической винтовкой. В другом месте происходит «мериенда»[48], а в одном из бараков подается кофе. Под конец мы вновь собираемся в просторном бараке Таруков, где проходит вечер самодеятельности. Исполняются песни и стихи, причем каждый из нас обязан выступить, все равно, облачает ли он приятным или режущим слух голосом. Горит фонарь «летучая мышь», и подается в изобилии рисовый «кофе», чтобы смочить горло.
Во время программы мы с Селией незаметно уходим и возвращаемся в свой барак, пробираясь при свете ручного фонарика по разбросанным в грязи веткам и камням. В нашем бараке пусто, холодно и сыро, а в полоске света, отбрасываемого фонариком, играет множество лесных теней. Мы опускаемся на колени у очага, смахиваем кучку серой золы, находим тлеющий уголек и осторожно раздуваем его. Расстилаем близ огня свою циновку и одеяла. Сквозь шум дождя до нас доносятся еле слышные звуки гитары и песен. Мы предаемся воспоминаниям о днях, прожитых нами вместе в борьбе.
64
Новый 1951 год
Над вершинами Сьерра-Мадре бушует тайфун, унося с собой уходящий год.
Сперва «банши»[49] дает о себе знать, должно быть, во время бури в лесу. Ветер свистит и стонет. Проносясь над деревьями, он словно выстукивает свою жалобную мелодию на множестве пронзительно визжащих клавишей. Деревья-великаны в лесу сгибают и вскидывают в неистовых муках свои ветви-руки, их космы разметались, и они стонут: а-а-а-а, а-а-а-а. Бешеное завывание ветра заглушает наши голоса в бараке, и мы не слышим друг друга.
На кровлю без конца сыплются ветки и время от времени с грохотом обрушиваются крупные сучья. Выходить наружу опасно, так как в воздухе полно летающих сучьев и колотящих остроконечных веток, которые могут выбить глаз. Выглянув в окно, видим, как исполинское дерево согнулось на ветру и продолжает медленно и страшно пригибаться все больше и больше к земле, — и вот уже его огромные корни выпячиваются наружу и трещат, словно рвущиеся канаты, земля содрогается, когда оно валится. Теперь оно лежит с уродливо вскрытыми внутренностями ствола.
Вслед за ветром устремляется дождь, суматошно хлещущий в чаще лесов, словно какой-то безумец, размахивающий брандспойтом. Дождь то налетает целыми полосами, подобными огромным знаменам на параде, и каждое из них обрушивается на наш барак со звуком рвущегося шелка, то льет сплошным потоком, низвергающимся на нас с оглушительным шумом.
Мы задумали было отпраздновать день Нового года сегодня, но празднество пришлось отменить. Мы не в состоянии даже разжечь огонь, так как дождевая вода просочилась внутрь и залила наш очаг. Брызги дождя попадают в барак. Мы жмемся друг к другу под одеялами или вскакиваем, чтобы закрепить часть кровли или заделать щель, образовавшуюся в стене.
Наше положение столь неопределенно. Мы лежим здесь, готовые ко всяким неожиданностям, во власти разбушевавшейся стихии. На исходе год, который так и не принес того, что мы от него ожидали.
65
Январь 1951 г.
45
Свиные отбивные котлеты с гарниром из овощей и стручков, завернутые в листья салата. Подаются с кисло-сладким соусом и чесноком.
49
В ирландской и шотландской мифологии — дух, завывания которого у порога дома предвещают скорую смерть одного из членов семьи. —