Вот они, «хуки», грозные филиппинские бойцы-партизаны, одно упоминание о которых бросает в дрожь всех их недругов, начиная от филиппинских помещиков и кончая Вашингтоном. Они пришли из равнин в центральных районах страны, где помещики пользуются собственными частными вооруженными силами, терроризирующими народ, и разошлись по всей стране, сделав своим революционным лозунгом требование земли и свободы. Они называют себя ХМБ — Хукбонг мапагпалайя нанг байян, т. е. Армия национального освобождения.
Если бы не оружие, то их можно было бы принять за простую группу крестьян, присевших отдохнуть у края дороги. Именно оружие бросается в глаза, превращая эту, казалось бы, случайно собравшуюся группу людей в нечто более грозное, чем отряд регулярных войск. Они — не простые крестьяне, они — представители вооруженного народа.
Небрежно, как попало, несут они это оружие — самозарядные винтовки Гаранд, карабины, автоматические винтовки Браунинг, пистолеты, пистолеты-пулеметы — оружие для внезапного нападения из засады и для молниеносных боевых операций. У одних — нагрудные патронные сумки, тогда как другие хранят боевые патроны просто в мешочках. Откуда же берется все это оружие? Шутя, не без юмора, они говорят, что оружием их снабжает Вашингтон. В разных местах мира можно найти партизан, которые с иронией говорят то же самое.
С большим интересом рассматривают они американца, прибывшего, чтобы присоединиться к ним, однако не хотят проявлять свое любопытство чересчур открыто. Они слишком самолюбивы для этого. После краткого знакомства они переходят к своим обычным занятиям: подбрасывают дрова в костер, приводят в порядок оружие или пришивают ремни к своей поклаже. Однако, работая, обмениваются шутками, косясь на меня: «Не говори со мной по-английски, я ведь не учился в школе».
В городе помимо встречи со мною и. Селией у них были и другие поручения: они захватили припасы — рис, сахар, соль, сушеную рыбу, «монго»[12], и теперь каждый из них кроме собственного оружия и пожитков должен нести также тяжелый холщовый мешок с грузом.
Наконец рис сварен. Его опрокидывают на продолговатый банановый лист. Вокруг белых, дымящихся кучек риса раскладывают кусочки сушеной рыбы. При свете костра мы садимся на корточки вокруг и начинаем есть. Они довольны, что я, подражая им, беру еду прямо руками, а когда обжигаюсь, пытаясь захватить пальцами горячий рис, смеются, и их голоса гулко отдаются в ночной тишине. Я говорю:
— «Масьядонг маинит» (Очень горячо).
Они смотрят на меня с притворным удивлением.
— «Ай Пилипино сийя» (Так он же филиппинец!).
У нас хорошее настроение. Мы находимся вне пределов зоны, обычно посещаемой по ночам военно-полицейскими патрулями, а поэтому чувствуем себя в безопасности. Все же позади на тропинке выставлен на всякий случай часовой.
После еды сразу собираемся в дорогу. Следы костра уничтожаются, а остатки от трапезы сбрасываются с отлогого склона. Теперь, когда мы сблизились друг с другом, идти стало легче, словно исчезла какая-то часть завесы, образуемой темнотой. Мы уже не так спешим, да и идти вместе с друзьями всегда веселее.
Наконец в полночь мы прибываем на плато, расположенное над Лонгосом. Здесь находятся плантации кокосовой пальмы и крупное «баррио»[13] Сан-Антонио, один из организационных центров движения. Однако мы обходим его стороной главным образом для того, чтобы не привлекать слишком много внимания к американцу, о котором неизбежно пойдет молва, несмотря на все предосторожности. Мы идем, петляя, через рощи кокосовых пальм. После длительного восхождения приятно шагать по ровному грунту, и все идут быстро, но в полном молчании.
Взошла луна. Мы движемся в ее серебристом свете; в нависшей кругом тишине блестящие широкие листья и стволы пальм кажутся тяжелыми, как металл. Я гляжу на длинную колонну шагающих впереди и сзади меня участников похода, которые движутся безмолвно, как призраки. То попадая в полосу лунного света, то оказываясь в тени, отливают серебром стволы их оружия.
По пути делаем привал. Мы сидим под пальмами, отливающими серебром, а один из «хуков» стремительно взбирается по согнутой другой ветви пальмы на ее верхушку и кидает вниз кокосовые орехи. Пользуясь «боло», снимаем наружный покров ореха, просверливаем небольшое отверстие в скорлупе и жадно пьем содержащуюся в нем жидкость с характерным резким привкусом.
Я теперь чувствую себя просто с этими людьми. Если оказавшись где-нибудь в незнакомом месте, поведешь себя так, словно ничто тебя не удивляет и ничто не кажется тебе странным или необычным, то вскоре почувствуешь себя своим человеком среди окружающих.
Незадолго до рассвета мы выходим из пальмовой рощи на заросший травой участок близ ручья.
— Сделаем здесь привал и позавтракаем, — говорит вожак нашего эскорта, молодой человек с неторопливыми движениями, ничем не выделяющийся среди всех.
В изнеможении валюсь на землю рядом с Селией и лежу на спине в траве, не обращая внимания на то, что она влажна от росы. Глаза мои смыкаются. Просыпаюсь, когда совсем уже рассветает.
Я поворачиваюсь и нижу перед собой лес. Он вздымается обрывисто, подобно утесу, там далеко, где кончается поле, где красновато-бурые, лишенные ветвей стволы деревьев тянутся круто на добрую сотню футов вверх, уступая затем место зеленому массиву листвы. Ничто не шелохнется на поверхности этого крутого обрыва. А поверх него высятся по склону ступенями зеленые кроны деревьев, все выше и выше, пока не скрываются где-то вдали в дымке, которой их окутал рассвет. Огромные оголенные стволы стоят, подавляя своей тяжестью, как олицетворение этой суровой и дикой природы. И глаз не в состоянии проникнуть туда, внутрь: видны лишь эти огромные ворота в царство полумрака и тишины.
Я поражен видом этого дремучего леса и отрываю от него взор лишь тогда, когда слышу, как наши люди заговорили о том месте, на котором мы расположились. Именно здесь всего несколько недель назад они напали из засады на патруль жандармерии, дерзнувший забраться так далеко. Они оживленно указывают на место, где произошла перестрелка, где они подстрелили несколько врагов и где были ранены два «хука». Я чувствую себя неуютно на этом открытом месте, да еще средь бела дня, и торопливо доедаю свою порцию риса и сушеной рыбы. Облегченно вздыхаю, когда мы наконец подымаемся и уходим.
Вся колонна собирается, и мы идем по открытой местности к нависшей стене леса, которая кажется все выше и все внушительнее по мере того, как к ней приближаешься. Когда мы входим в это царство полумрака, нас обдает запах сырости и гнили. Я оборачиваюсь, чтобы еще раз взглянуть на широкий мир, и вижу темный след, оставленный нами на росистой блестящей на солнце траве, след, который исчезнет к утру, подобно тому как исчезаем мы сами.
Далеко позади я вижу, как из пальмовой рощи выходят два человека — наш арьергард. Они идут не спеша, с оружием в руках, герои нашего времени. Я поворачиваюсь и иду по тусклому следу, ведущему в глубь леса.
Теперь уже не видно небосклона, — вокруг нас густой лес,
3
Лесные массивы в горах всегда служили укрытием для филиппинских борцов за свободу. Когда в низинах царил гнет, гористые леса давали прибежище тем, кто подвергался преследованиям: Диего Силангу, Дагохою, Аполинарио де ля Крусу, Мальвару, Сакаю, Аседильо. В истории Филиппин отмечено свыше двухсот восстаний против испанцев и англичан, американцев и японцев, а также и против самих филиппинских властителей, причем в большинстве случаев восставшим приходилось укрываться в лесах.
Кто знает поэтому, сколько лагерей находилось здесь, где расположен теперь наш лагерь, и сколько рук незримо тянутся к нам из прошлого? Все старые следы уже давно заросли буйной растительностью. Поднялась новая поросль, чтобы дать укрытие новому поколению борцов.