Тогда Ядвига потащила Сенечку наверх, в светёлку. У неё там свой сундук имелся с приданым, а в сундуке, среди прочего, и зеркало лежало, в холстинку завёрнутое. Тоже ничего так, в оловянной оправе, но поменьше, в две ладошки размером. Им-то она, как хотела, могла распоряжаться, только всё одно не смотрелась в него, вот и убрала. Теперь вот снова достала, не для себя, для Сенечки.
Развернула Ядвига холстинку, подала зеркало чужинцу.
– Вот, Сенечка, погляди, что у меня есть.
Чужинец тут же зеркало схватил, принялся его гладить да ощупывать — с одного краю, с другого, то так наклонит, то этак... Ан нет, что-то всё не по нему.
– Нешто не нравится, что кажет? – спросила Ядвига. – Вот и мне тоже...
Отдал чужинец зеркало обратно, сам вроде как пригорюнился, голову повесил.
– Ты не тужи, Сенечка, – утешила Ядвига, – Мы уж с тобой как-нибудь...
Не докончила, горло вдруг перехватило отчего-то. Самой так грустно сделалось, слезинка по щеке пробежала. Чужинец руку протянул, щеки её коснулся. Лёгонько так, а Ядвига задрожала вся. Не с испугу, с другого чувства, что и словами ей выразить невмочь было. Пальчики-то у него мягкие, прохладные, а Ядвигу в жар кинуло. Тут чужинец обеими ладошками её лицо обхватил, да прямо в глаза посмотрел. Гляделась она ему в глаза, как в колодец бездонный. Где-то там, в глубине, мерцали звёздочки...
На другой день Ядвига взялась шуровать по сундукам, выискивать Сенечке зимнюю одёжу. Впору пришёлся старый бабушкин салоп. И подшитые валенки, в которых сама Ядвига девчонкой бегала. Мужицкое-то всё чужинцу оказалась велико. Окромя шапок, шапку так и не подобрала подходящую, ни одна ему на голову не лезла. Пришлось Сенечке голову платком повязать. Косьма увидал, как Ядвига чужинца вырядила, обсмеялся весь, икотка даже пробрала.
– Вот так к-краля! Щёчк-ки тока свёк-клой подрумянить – и хоть счас замуж.
– Зато тепло, - отмахнулась Ядвига.
– Никак выгулять его собралась? – спросила Василина.
– Ага, – ответила Ядвига. – По лесочку с ним поброжу. А то цельными днями в четырёх стенах, пускай хоть на белый свет поглядит.
В мыслях-то она своё держала, но даже маменьке не призналась, зачем чужинца из дому тащит. Вернее было сказать, он сам её надоумил, без единого слова. Как у него так получилось — Ядвига и объяснить бы не смогла. Одно знала: надо Сенечку до речки отвести, где лодка евонная упала.
Долгонько они до речки брели, три раза останавливались на передых. Уставал чужинец быстро, и шаг у него был короткий, что воробьиный скок.
Вышли на берег; глядит Ядвига — и впрямь не видать лодки, всё как папаня сказывал. И зачем только Сенечка сюда манил?
А он её с берега вниз тянет, к самой речке. Ну, пошла следом. Снегу-то много намело; Сенечка раз ступил, провалился чуть не по пояс. Барахтается, вылезти не может. Подхватила его Ядвига под микитки, вытянула. Так и пошла дальше с ним на руках, ей самой снегу повыше колен было.
Вышла на середину реки — что за чудеса? — словно шторку невидимую с глаз отдёрнули. Вот же она, лодка железная! Как лежала, так и лежит, только совсем в лёд вмёрзла да инеем покрылась.
Ядвига аж взопрела вся, пока вместе с Сенечкой до лодки дотащилась. Тут уж его опустила, сама рукавом утёрлась. Чужинец рукавицу с руки снял, приложил ладошку к голому железу — щёлкнуло что-то, и дверца округлая отворилась. Чужинец внутрь зашёл, а Ядвига вдруг оробела. Стоит, с места не может сдвинуться. Ну как залезет она в лодку чужинскую, а лодка тотчас с места снимется да и улетит невесть куда? И поминайте как звали, дорогие родители...
Тут Сенечка снова подошёл, в глаза Ядвиге посмотрел, и опять ей сделалось спокойно. Полезла вслед за ним, в лодку евонную.
Никогда Ядвига в лодках не бывала, не ведала, как они изнутри устроены. Но чужинская лодка была очень уж чудная. Свет внутри тусклый, серенький, словно осенью в пасмурный день. А откуда свет — и непонятно, ни свечек не видать, ни лампадок. Потолок низкий, голову пригибать приходится. Стены не железные, не деревянные, а вроде как фарфоровые, не поймёшь. Коридор кривой, улитой заворачивается, ни одного уголка прямого, даже голова кружится. И как по косогору идёшь, всё вбок клонит.
Пришли в комнатку небольшую, вроде горенки. Тут два кресла чужинских, к полу приделанных, и стол, опять же кривой. Стены голые, только зеркало огромное, в сажень, не меньше. Тусклое, расколотое. Из трещин какая-то белёсая смола натекла, по стене наплывы и большая лужа на полу.
Сенечка подле лужи присел, принялся смолу пальцами отковыривать да складывать в карман. Ядвига хотела ему сказать, чтобы пакость руками не трогал, одёжу не пачкал, — а и не смогла, язык как не свой, отнялся. Небось от воздуха тутошнего, нехороший воздух, не то дёгтем припахивает, не то уксусом. И жарко.