Полярникам вручали на остановках пачки телеграмм. Жители городов, лежащих на магистрали Владивосток — Москва, приглашали задержаться у них хотя бы на несколько часов: об этом же просили и города, расположенные далеко в стороне: Горький, Саратов, Алма-Ата…
Телеграф небольшой таежной станции принял депешу от В. В. Куйбышева, назвавшего Воронина доблестным капитаном.
Владимиру Ивановичу показали телеграмму. Он вспыхнул, вышел в коридор и долго стоял у окна, переживая свою радость; кто-то видел, как сдержанный, волевой моряк утирал платком глаза.
Пятьдесят тысяч горожан и колхозников из окрестных селений ждали поезд на привокзальной площади Хабаровска. Не успел экспресс остановиться, как в тамбуры и окна полетели букеты.
К поезду направилась оригинальная процессия: шесть человек торжественно несли деревянный щит, на котором возвышался невероятных размеров торт. Хабаровские кондитеры соорудили «Челюскина», зажатого во льдах: сливочные льдины надвигались на шоколадный корабль; из трещины, выложенной марципаном, высунулся сахарный медведь; с палубы глядели кремовые люди; не забыли кондитеры и бабушкинскую «шаврушку»…
— Весит тридцать килограммов, — с важностью сказал один из авторов внушительного произведения.
ТАСС упомянуло о двухпудовом торте в очередном «Вестнике» для областных газет.
В городах на нашем пути, узнав о хабаровском торте, рассудили, по-видимому, так: «А у нас разве нет кондитеров? Да наши хабаровских обставят!..» И началось! Чита поднесла полярникам скульптуру из шоколада, крема, теста и халвы на тему «В ледовом лагере» шириною в полтора метра, причем сахарные радиомачты возвышались на шестьдесят сантиметров над уровнем океана. Иркутский торт весил около сорока килограммов и изображал «Аэродром в Ванкареме». А красноярские кондитеры вылепили рельефную карту Северного Ледовитого океана; чтобы протащить карту-торт в вагон, пришлось с болью в сердце разрезать ее надвое по меридиану мыса Челюскин.
День ото дня и час от часа увеличивался «корреспондентский корпус» необыкновенного поезда. В Хабаровске к нам присоединились трое, на станции Бочкарево еще двое, в Чите подсели четверо, а дальше мы перестали считать. Каждое утро обнаруживались новые журналисты. В четырехместном корреспондентском купе обитало более двадцати человек; отдыхали посменно. У журналистов, которые ехали с Чукотки, напряженная работа была уже позади, но нашим товарищам, встретившим поезд в Приморье или в Сибири, приходилось нелегко: им надо было завязать знакомства с полярниками, расспросить их и тут же, в пути, писать корреспонденции. Отдыхали не более трех-четырех часов в сутки, где придется, и все время передвигались по составу, используя любую возможность побеседовать с летчиками и челюскинцами, узнать что-то новое об арктической эпопее.
Далеко за полночь. В коридоре на откидном стуле сидит, ссутулясь, молодой корреспондент ростовской газеты Юрий Таранов. Папка на коленях заменяет ему письменный стол. В левой руке у него блокнот, в правой — авторучка. Скоро рассвет, надо торопиться, пока не началась утренняя суета. Его клонит ко сну, тело обмякло, и, когда вагон на повороте дергается, Юрию приходится делать усилие, чтобы не свалиться со своего неудобного стула. Он пишет сразу телеграфным языком:
«Ростов-Дон редакция Молот — Передаю рассказ пекаря Челюскина Агапитова квч Булочная ледового лагеря квч абзац Шестого марта барак разорвало зпт вместе ним погибло мое хлебопекарное заведение зпт запасы сухарей кончаются тчк Конусов приказал изготовить оставшейся муки лапшу тчк Устроили стол зпт фанерные противни тире макаронная фабрика заработала тчк Вчетвером за десять дней превратили в лапшу пять кулей белой муки…»
Завтра представления ростовчан о быте лагеря пополнятся новыми подробностями. Но никто из читателей «Молота» не узнает, как далась автору эта заметка, а быть может, и само его имя останется неизвестным…
Беспощадно щелкая «ФЭДом», Ртуть за первые два дня извел добрый десяток катушек пленки. Он снимал как одержимый из всех мыслимых и немыслимых положений: стоя, лежа, на корточках, сидя, коленопреклоненно; снимал из тамбура, из окон вагона, с крыши вокзала, а один перегон проехал на передней площадке паровоза, неведомо для чего созерцая набегающие рельсы, которые под конец тоже заснял. Популярную Карину он перетаскивал с рук на руки — от капитана Воронина и Ляпидевского до уборщика Лепихина, пока девочка не раскапризничалась.