«Нормандия» уходила в Европу. В полдень я снова поднялся на вершину Эмпайр стэйт билдинг. Колоссальным пыльным пятном город распластался у побережья океана, окраины исчезают на дымчатом горизонте. Нью-Йорк бурлит и клокочет, подобно расплавленному металлу, и его мощные вздохи поднимаются ввысь.
Приземистыми кажутся с этой железобетонной вершины обступившие ее небоскребы — середняки и мелкота. Едва различимые мураши ползут в узких каменных расщелинах. Как будто они еле двигаются? Нет, они торопятся, бегут.
Прощай, Нью-Йорк!
Крупная атлантическая зыбь вздымала и бережно опускала «Нормандию». Провожая взглядом удаляющийся берег, я вспоминал недавние события, встречи, беседы.
Немало за минувшие три с половиной месяца пришлось мне увидеть отрадного и несправедливого, трагического и забавного, поучительного и трогательного, а то и жестокого, унизительного для человеческого достоинства.
Мне думалось о том, что в летние месяцы 1937 года открылись глаза многих американцев. Впервые американский народ встретился с людьми нового мира, воспитанными социалистическим строем, увидел, на какие высокие подвиги способны они для своей родины.
«Примите привет и дружбу, которые мы принесли американскому народу на своих крыльях», — говорил Валерий Чкалов.
И миллионы простых людей мысленно ответили ему крепким дружеским рукопожатием.
В МИРЕ ЛЬДОВ
ПРОИСШЕСТВИЕ ЗА КАЛУЖСКОЙ ЗАСТАВОЙ
Вася Локтев, двадцатилетний крепыш, страстный лыжник и гимназист, сидел в операционном зале московской радиостанции, механически сортируя телеграммы, принятые с якутских золотых приисков.
Из головы не выходила вчерашняя лыжная прогулка: таинственная хижина среди сугробистого поля, незнакомец в мехах, невольно подслушанные разговоры… Как глупо, по-мальчишески, сбежал он, не попытавшись разузнать, в чем дело! А теперь поди догадайся!.. Сказать, что ли, товарищам? Да не поверят, высмеют…
— Васёк мечтает, — заметил кто-то из радистов. — Поглядите-ка на его глаза… Опомнись, чемпион!
— И правда, взгляд бессмысленный, как у телка, — поддержал другой.
— Хватит вам острить, — отозвался Вася. — Не до того! Знали бы мое вчерашнее происшествие…
— Вчера? В воскресенье?.. Что за происшествие?
Локтев подозвал товарищей: быть может, они разгадают?..
Накануне выдался чудесный солнечный день, и Вася, по обыкновению, отправился за город. Миновав Калужскую заставу, он свернул с шоссе и легко побежал по искристой целине. Лыжи словно сами скользят, снег блестит, будто сахарный, ветерок щиплет щеки — хорошо! Не заметил, как час прошел… И вдруг в чистом поле, откуда ни возьмись, строение, вроде хижины. А ведь в прошлое воскресенье тут было голое место. Удивительно! Вася подошел ближе. Действительно, маленький домик, вернее сказать, просторная палатка. Шагах в пятнадцати от нее — ветряк, металлические крылья неподвижны, а по другую сторону — деревянная будочка и мачта с антенной…
— Передвижная рация, — перебил рассказ равнодушный голос.
— Нев рации дело! — возразил Вася. — Подхожу я к палатке вплотную, слышу: внутри что-то гудит, похоже на примус…
— Что же, там люди были?
— Да, трое или четверо. Они разговаривали, но я мало понял: мешал окаянный примус. Я уловил обрывки разговора… «Не пора ли тебе, Женя, заняться приборами?» — говорит один, а другой отвечает: «После полудня». Немного погодя слышу новый голос: «Давно ли завтракали, а меня опять на еду потянуло. С таким аппетитом никаких запасов не хватит!» А тот, кто спрашивал насчет приборов, говорит: «Что ж, давайте чаевничать, только по-солдатски — в три счета! У меня скоро Одесса». Неловко стало мне подслушивать, хотя и любопытно страсть как! Только хочу отойти, вдруг примус замолк, и я явственно слышу: «Что же ты, Пэпэ, с трупами делал?»
— С трупами? — удивленно переспросил кто-то. — Ослышался ты, Васёк! Наверно, с трубами?!
— Нет, именно с трупами, — твердо сказал Локтев. — Вы знаете, что я не из робких, но тут как-то растерялся и повернул на свою лыжню. Позади заскрипел снег. Я оглянулся. Из палатки вышел высокий дядя в длинной меховой куртке, в унтах выше колен и пыжиковой шапке. Меня он не заметил, прошел к ветряку и пустил его — крылья завертелись. Потом глянул в мою сторону, ухмыльнулся и как будто подмигнул…
— И ты, чучело, не догадался его расспросить?!
— Говорят же вам, стушевался я, вот и грызет досада, — упавшим голосом признался Вася.
Старший радист, слушавший невнимательно, пробасил: