Эти жуткие всхлипывания напоминали жалобные стоны человека, передаваемые по уличному громкоговорителю. Странное гулкое эхо наполнило все пространство вокруг.
Вторая зажженная спичка вырвала из мрака буро-зеленый огромный ствол, который, как многоглазый великан, глянул на меня ромбическими струпьями от опавших листьев. Я судорожно вытащил сразу несколько спичек, зажег их и смотрел, смотрел, не в силах оторваться, на жесткие выпуклые ромбы на шкуре живого патриарха каменноугольных лесов - лепидодендрона диаметром в три или четыре метра... А по сторонам его из отпрянувшей темноты смутно выступили силуэты других величественных колонн.
У подножия этих гигантов, в зеленых пузырях накипи и в какой-то ядовитой поросли, виднелись их ветвящиеся корни; от ствола отходил в сторону один крупный корень, который затем расщеплялся надвое, и так несколько раз. Окаменелые пни с такими огромными корнями палеонтологи называют стигмариями.
Догоревшие спички погасли, и в ту же секунду дремотную тишину всколыхнул квакающий рев. Как будто взревел огромный бык, захлебываясь и пуская пузыри в невидимой воде. Этот крик гулко разнесся в отдалении, и снова вспугнутое эхо заметалось в недрах полузатопленного молчаливого леса от ствола к стволу, то убегая и замирая, то возвращаясь и проносясь где-то поблизости, пока не утонуло в мягкой замшелой чаще.
Я истратил полкоробка спичек, стараясь разглядеть ближайшие метры окружавшего пространства. Потом я долго сидел в кромешной тьме и в душных испарениях, нетерпеливо ожидая рассвета и едва удерживаясь, чтобы не спрыгнуть с кресла и устремиться в недра каменноугольного леса.
Внезапно небо на западе озарилось кровавым светом. Видимо, где-то за горизонтом началось извержение вулкана, но я даже не обернулся, пораженный видом фантастических силуэтов четко выступивших на фоне словно подожженных туч.
Перистые канделябры, гигантские пушистые хвосты, чудовищные шишки листьев по концам развилин и ажурные, тончайшей работы кружева ветвей, похожие на пальмы, но с рисунком изящней и нежней, заткали пылающий небосвод в сорока - пятидесяти метрах над моей головой.
Это была буйная флора примитивов. Мхи, плауны, хвощи и папоротники наших дней довольствуются положением, мало отличным от удела трав. Грибы, как известно, тоже не претендуют на видное место в современном учебнике ботаники. Но здесь эти растительные чудовища, насквозь пропитанные дурно пахнущей гнилой водой, превзошли по пышности величавую и расточительную щедрость нынешних тропических лесов.
Я засмотрелся на прямые, как колонны, без ветвей сигиллярии, похожие на ламповый ершик с густой щетиной из листьев, потом перевел взгляд на рубчатые стволы лепидодендронов с редкими, похожими на растопыренные пальцы ветвями. А позади меня тонула в красноватой мгле поросль гигантских тридцатиметровых каламитов, похожих на тысячекратно увеличенные хвощи. Каламиты поднимали над водой десятки ярусов палочковидных звездчатых ветвей, кружками опоясывавших ствол.
Это были потомки и преемники псилофитов. Они заселили все пространство: и открытые воды, и заболоченные почвы. Земля этого периода почти не знала солнечных лужаек и полян, а если изредка они и попадались, то их спешили захватить древовидные семенные папоротники и усыпанные иглами исполины кордаиты, ставшие впоследствии предками наших хвойных.
Эти размножавшиеся спорами чешуйчатые гиганты, отмерев, падали пластами на дно болот, озер и заболоченных заливов. Веками они заносились осадками и уплотнялись, покрывались сверху новыми пластами и все больше сдавливались и спрессовывались, пока, вовлеченные в круговорот химических превращений, не обращались многие десятки миллионов лет спустя в плотный блестящий антрацит.
Тучи над лесом разгорались, будто объятые пожаром, а с запада, все нарастая, надвигался гул, перемежающийся по временам с гневным грохочущим рокотом.
Огненный смерч на западе дрожал и вибрировал, и среди чернильных пятен и штрихов, которыми был испещрен весь участок леса, тут и там на глянцевитых со струпьями стволах плясали и кривлялись зловещие блики.
"Теперь достаточно света", - подумал я и ступил на зыбкую почву девственного леса. По щиколотку погружаясь в жижу, с трудом вытаскивая ноги, я медленно пошел между стволами прямо вперед, навстречу свету, балансируя, чтобы не потерять равновесия. Впереди громоздились поваленные полусгнившие стволы.
Глаза постепенно привыкали к красному сумраку, я стал лучше видеть. Величавость и суровость этого леса действовали угнетающе. Напрасно было бы искать в нем светлую веселую листву или хотя бы скромно окрашенные цветы. Не было и пестрокрылых бабочек, суетливых шмелей и пчел, невозможно было бы увидеть и ярких жуков, хотя лес изобиловал насекомыми от корней и до вершин. Не успев сделать и десяти шагов, я наткнулся на лесного клопа-левиафана величиной с перепела и тут же поспешно отпрянул в сторону, потому что увидел спускавшегося на меня громадного паука. Он висел, покачиваясь, с растопыренными коленчатыми ногами, на конце толстого, сверкавшего рубиновыми искрами шнура. Мне на мгновение представилось, что, попав в соответствующего размера паутину, человек мог бы запутаться в ней, как в капроновых шнурах или в сетях для ловли зверей.
Отойдя подальше от паука, я заметил тускло мерцавшее радужное пятно вытянутой формы. Это было чудовище, похожее на сверчка или кузнечика, но размерами с крупную ворону. Заря в неурочный час разбудила это фантастическое существо, и оно громко и недовольно скрипело челюстями. Другое такое же создание, но в тусклом монашьем одеянии, издавало жалобный скребущий звук.
Две меганейры-стрекозы, треща полуметровыми крыльями, кинулись на третью и жадно растерзали ее. Затаив дыхание, в немом изумлении я наблюдал за молниеносными перипетиями разыгравшейся воздушной драмы: не успели изломанные слюдяные крылья опуститься вниз, как сине-зеленые красавицы, покончив с ужином и подругой, взмыли к небу и, сверкнув на миг роскошной россыпью огней, скрылись в перистых султанах папоротников.
Я продолжал свой путь, а кругом шныряли полуметровые тараканы, и в затяжных прыжках проносились гигантские блохи.
Отсветы вулкана по-прежнему танцевали в небе и опаляли облака, озаряя местность неверным мигающим светом. Подо мной чмокала и хлюпала трясина, и не раз мне приходилось балансировать на одной ноге, пока глаза, утомленные багровым светом, различали очередную шаткую опору. Мягкие, пушистые кочки и полузатонувшие и наполовину истлевшие стволы лесных исполинов усеивали дно леса. Под корой и в дуплах, в гниющей дресве - всюду, покрывая землю, копошились бледно-зеленые, полупрозрачные скорпионы и многоножки, во много раз превосходившие размерами тропических сколопендр...