Летучая мышь.
Томас непроизвольно дернулся, стараясь стряхнуть с себя тварь, при этом ударился головой о каменный свод и испустил восклицание, проникнутое болью и отвращением, заглушенное слишком поздно. Из оставшейся позади пещеры донеслись звуки резкого движения. Паркс хотел увидеть, кто находится под землей вместе с ним.
Отбросив осторожность, Томас пополз вперед, обдирая лоб о туфовые своды, опустившиеся снова. Но вот впереди показался невыносимо яркий свет, и в два прыжка, ободрав в кровь правое колено, Томас неуклюже вывалился обратно в древний город, словно за ним гналось кое-что похуже летучих мышей.
— Что с вами случилось? — спросила сестра Роберта, оглядывая его грязную, разодранную одежду.
Она произнесла это с удивлением и тревогой, прогнавшей всю ту прохладу, которую, возможно, чувствовала по поводу того, как они расстались.
— Можно нам просто поскорее выбраться отсюда? — спросил Томас.
У него раскраснелось лицо, он вспотел, его трясло.
— Я даже не представляла себе, что вас так восхищают древние города, — пробормотала сестра Роберта, когда они поднялись наверх и направились к железнодорожной станции.
— Это что, монашеский юмор? — спросил Томас.
— Вы можете рассказать про свои приключения, когда мы сядем в поезд, — усмехнулась она.
Разумеется, Томас этого не сделал. Он выдумал что-то насчет того, будто оступился и упал с приподнятого тротуара на булыжную мостовую. Монахиня сочувственно охала, а Найт тем временем мысленно возвращался к тому, что видел. Все образы, призрачные очертания распятия, подземный бассейн, сам Паркс казались ему элементами мозаики, маленькими и осязаемыми на ощупь, которые ждали, чтобы он сложил их вместе, получив осмысленную цельную картину. Однако у него перед глазами были лишь беспорядок и смятение.
Глава 25
Вечером Томас у себя в номере откупорил бутылку пива и позвонил в Чикаго, в приходскую церковь Святого Антония.
Джим искренне обрадовался, услышав голос Найта, однако его тон быстро стал озабоченным.
— Тебя ищут.
— Кто?
— Точно не могу сказать. Министерство внутренней безопасности — тут нет никаких сомнений, — сказал Джим. — Но мне также звонили из аппарата сенатора Девлина. И в том и в другом случае просили, чтобы ты с ними связался.
— Вероятно, все беспокоятся, как бы я не обгорел на солнце, — заметил Томас.
Он удивился тому, как быстро перешел к уютной фамильярности в отношениях со священником, которого едва знал. Казалось, он разговаривает с Эдом еще в те старые дни, до того, как они разошлись.
— Все были очень настойчивыми, — продолжал Джим. — Как будто что-то случилось. Тип из МВБ был одним из тех, кто приходил сюда. Его фамилия Каплан. Он просил связаться напрямую с ним.
— Но меня ведь ни в чем не обвиняют, так? — спросил Томас. — Наша страна все еще считается свободной.
Джим согласился, но нехотя, и у Томаса мелькнула мысль, не возникли ли у священника из-за него неприятности.
— Как у тебя дела? — поинтересовался он.
— Отлично. Мне не привыкать решать чужие проблемы.
— Ничуть не сомневаюсь в этом, — сказал Томас, решив поднять настроение шуткой. — Не знаю, как это у тебя получается. Я имею в виду, ты ведь священник. Наверное, тебе одиноко.
— Всякое бывает, — усмехнулся Джим. — Это же так здорово, когда чувствуешь себя причастным, полезным, когда от тебя что-то зависит, понимаешь? Но бывают дни, когда-когда я слышу только Пола Маккартни, поющего о том, как отец Маккензи пишет слова проповеди, которую никто не услышит. Помнишь эту песню? «Штопающий ночью носки, когда рядом никого нет».[13] Наверное, такова жизнь. По-настоящему одиноко становится только тогда, когда чувствуешь себя бесполезным.
Томас молчал, взволнованный неожиданной откровенностью священника. Когда они были вместе, Джим ничего такого не говорил. Почему он завел об этом речь именно сейчас? Быть может, просто потому, что телефон значительно упрощает некоторые вещи, дело в той пустоте, в которой жил Эд… или в чем-то еще?
— Ладно, — сказал наконец Томас. — По крайней мере, у тебя есть вера.
Он не смог произнести эти слова без оттенка снисходительности и уже собирался забрать их назад, но Джим сказал:
— Да, по большей части.
Томас опешил и снова спросил: