Взяв одну коробку из-под обуви, Томас вывалил ее содержимое на кровать. Большая часть казалась ему просто мусором — корешок билета на бейсбольный матч, несколько выцветших фотографий без рамок, запыленная магнитофонная кассета, какая-то странная серебряная побрякушка в форме рыбки, огрызок карандаша. В то же время у Томаса возникло впечатление, что все эти вещи были собраны вместе, поскольку когда-то имели какой-то особый смысл. Эта мысль подействовала на него угнетающе.
Томас перевернул одну из фотографий, и у него перехватило дыхание. Со снимка смотрело его собственное лицо, улыбающееся, уверенное, которое он тщетно старался найти в зеркале на протяжении последних шести лет. Рядом с Томасом стоял брат в полном облачении священнослужителя: сутана, воротничок. Однако Эд каким-то образом все еще выглядел таким, каким был, когда учил Томаса принимать крученую подачу и показывал ему лучшие комиксы. Рядом с Эдом стояла Куми, с длинными черными волосами, уложенными в высокую прическу, как это принято у японок, в белоснежном подвенечном платье, настолько ярком, что его с трудом запечатлел фотоаппарат. Все трое улыбались, сияли от счастья, стоя в заросшем сорняками саду всего в каких-то ярдах от того места, где сейчас сидел Томас. Закрыв глаза, он позволил себе вспомнить Куми, что бывало с ним крайне редко, и внезапно прочувствовал ее отсутствие так, как это было сразу после ее ухода.
Фотографии было почти десять лет. Больше половины этого срока прошло уже после того, как она ушла. Томас вдруг подумал, что день свадьбы явился началом конца его отношений со своим братом. Они всегда были чуточку разными, но тот день, в самой своей возвышенности, несмотря на все то, что наступило за ним, стал последним мгновением их гармонии. Когда Томас встретился с братом в следующий раз, события уже разворачивались полным ходом. Их троих больше никогда не видели всех вместе улыбающимися.
Когда кто-то первый раз позвонил в дверь, Томас не обратил на это внимания, но после еще двух звонков он подумал, что, быть может, кроме него, в доме больше никого нет. Затем Найт вспомнил про адвоката, который должен был приехать сюда, чтобы встретиться с ним по поводу так называемого наследства, оставшегося от брата. Томас не мог думать об этом без смеха. Он быстро прошел по узкому коридору, спустился по шаткой лестнице и на мгновение остановился, гадая, не тот ли это бездомный, за которого его принял Джим, или прихожанин с не терпящим отлагательств духовным кризисом. Томас открыл дверь и ахнул, получив в лицо сильный удар холодного ветра.
Звонивший человек отступил на несколько шагов, словно собираясь поднять взгляд на окна в поисках признаков жизни.
Какое-то мгновение он смотрел на Томаса, не двигаясь с места, сжимая в одной руке черный чемоданчик, вторую засунув глубоко в карман, потом спросил:
— Вы Найт?
— Да, — ответил Томас, несколько удивленный подобной грубостью. — Заходите.
— Паркс. — сказал незнакомец.
— Прошу прощения?
— Паркс, — повторил тот, — Бен Паркс.
Он прошел мимо Томаса, не предлагая руки. Ему было лет тридцать, худое лицо, вьющиеся волосы, козлиная бородка и жесткие глаза, избегающие смотреть в лицо. Надетое на нем пальто выглядело старым и не по размеру просторным. Паркс не был похож на адвоката.
Томас провел гостя в спартанскую кухню и спросил:
— Вы хотите сразу пройти к нему в комнату или как?
Выражение лица адвоката напомнило то, какое было у Джима, когда тот понял, что Томас не просит подаяния.
— К нему в комнату?
— Извините, — сказал Томас. — Вы адвокат, пришедший по поводу вещей Эда, так?
— Эда?
— Эда Найта, моего брата. Священника, который умер.
Последовала еще одна доля секунды неопределенности, взгляд Бена сосредоточился. Какое-то время он молчал, затем его поведение изменилось, словно просветлело, и Паркс превратился совершенно в другого человека.
— А, так вы его брат. Извините. На самом деле я никогда не встречался с отцом Найтом и не знал его имени. Я принял за священника вас.
Томас рассмеялся.
— Нет. Все духовные, точнее сказать, католические гены достались моему брату. Я оказался обделен. Итак, вы хотите осмотреть его комнату? — поинтересовался Томас, двигаясь быстро на тот случай, если от его признания адвокату стало не по себе, а также потому, что бравада была напускной, фальшивой от начала и до конца.
— Конечно, — ответил адвокат. — Это было бы замечательно.