В нашем доме (где все лучшее и дорогое неизменно падало и разбивалось) уцелело единственное свидетельство ее художественной одаренности: настенная фарфоровая тарелка с написанным на ней нежным девичьим лицом, обрамленным светлыми локонами. А ведь висели еще две: одна с веткой сирени, а другая с портретом молодой дамы в потрясавшей мое воображение шляпе, явно писанным с натуры. Обе разбились.
В честь Валентины Афанасьевны меня назвали Валей.
Тарелки, фотографии, портрет, имя – даже то немногое, что сохранилось, делает ее членом нашей семьи, нашей жизни.
После смерти бабушки Вали Карп Владимирович, обожавший маленького папу до безумия, не желая (а, может быть, и не имея возможности) бросить свою службу, отправил двухлетнего сына в Крым, в Судак, где в большом и богатом доме (ставшем после революции зданием Дома отдыха Министерства обороны) жил его дядя – Александр Афанасьевич Спендиаров со всей своей семьей. В Ялте, на Екатерининской улице стоял другой, городской дом Спендиарова.
Я помню его семью живущей в Судаке во флигеле «для прислуги», который оставили вдове Спендиарова, – достаточно просторном деревянном доме, чтобы там могли поместиться и, никого не стесняя, жить в свое удовольствие все дети и гости Спендиаровых.
Крым послевоенного времени. По сравнению с довоенным – другая земля. Запущенный, замусоренный, и с годами все сильнее и сильнее, под русскими ли, под украинцами ли. При татарах – вылизанный, включая саму землю, ухоженный, жемчужина природы, и теперь, повидав много, скажу: может быть, один из самых красивых уголков южной Европы.
Прекрасно помню бабушку Варю – Варвару Леонидовну Спендиарову – царственную в своей простоте и строгой красоте, с седеющими волнистыми волосами, уложенными в пучок, представительную женщину, мудрую, добрую, строгую. Шестеро детей (четыре дочери и два сына) так же, как и все остальные, слушались ее беспрекословно. У меня сохранились детские фотографии ее очаровательных дочек вместе с папой. Девочки в каких-то сказочных кружевных платьицах, в локонах и лентах, и папа в неизменной белой матроске.
Эти девочки и в детстве и уже после папиной смерти были неизменными участницами моей жизни – тетя Ляля, тетя Марина, тетя Таня и (меньше) тетя Мира. Все были красавицами и, что удивительно, совершенно непохожими друг на друга.
Они и в квартиру нашу входили по-разному: тетя Ляля вступала, тетя Марина вплывала, тетя Таня впархивала, а тетя Мира вламывалась.
Тетя Марина, рыжеволосая, голубоглазая, романтическая красавица, учила Светлану Сталину пению (об этом я знала по рассказам) и на всех перекрестках громогласно и непрестанно каждому встречному и поперечному поносила своего папашу, за что по статье «индивидуальный террор» получила положенный срок и угодила в лагеря. Она заведовала там художественной самодеятельностью. Марина Александровна учила зэков петь, и они ее обожали. А когда она была реабилитирована, то, вернувшись в Москву, в первом же троллейбусе, в который втиснулась, встретила своего мужа, посаженного вслед за ней, – Виктора, и он тогда же, прямо в троллейбусе, сказал ей, что за это время женился на другой женщине, с которой подружился «у себя» в лагере.
Тетя Марина отличалась каким-то Богом данным ей чувством отсутствия преград – беспрепятственности в осуществлении своих намерений. Она действовала как таран, ничего никогда не откладывая. Но эта ее «тараническая» деятельность всегда была направлена на добро. Я бы не назвала ее оптимисткой, потому что это слово слишком бледно в сравнении с несколько абстрактной убежденностью тети Марины в повсеместной победе справедливости и добра.
Очень явственно, будто сама была свидетельницей, помню этот рассказ о троллейбусе, Викторе, лагере, помню непривычный облик жалким образом одетой тети Марины и, как мне показалось уже тогда, полное несоответствие рассказываемого сиянию ее голубых глаз. Кстати говоря, она уже было начала высказывать свои обычные филиппики в адрес отца народов, но тут мама на всякий случай быстро отвлекла ее.
Тетя Марина стряхнула с себя прошлое, вышла замуж за армянина по имени Сюзан, что уже само по себе привлекает внимание, написала и издала в серии ЖЗЛ книгу о своем отце – Александре Афанасьевиче Спендиарове. Открыла в Ялте музей, посвященный ему. Вряд ли все это было так уж легко, но перед тетей Мариной рушились все препятствия. Кстати, о некоем благоволении к ней высших сил, снабдивших ее таким характером, говорит такое маленькое происшествие. В конце войны или сразу после войны мы с папой и мамой снимали на лето пол-избы в деревне Чиверево на Московском водохранилище, куда из «далеких» Химок (так называли тогда нынешний Речной вокзал) плавали катера, названные в честь наших знаменитых летчиков: Беляков, Байдуков, Чкалов, Громов. Деревня Чиверево, живописно расположенная на высоком речном берегу, была предпоследней остановкой перед конечной – Тишковом. Вот туда, в Чиверево, приехала к нам как-то тетя Марина, пошла с нами купаться и уронила в песок свое обручальное кольцо (наверное, еще с Викторовых времен – толстое, червонного золота). Поохала и пошла с нами домой. На другое утро она сказала мне: «Послушай, девочка, сходи, пожалуйста, на берег, поищи, может быть, найдешь мое кольцо». Я отправилась на речку, недоумевая и не представляя себе, где и как искать кольцо. В песке! Все же я послушно нашла «вчерашнее» место, и в первой же зачерпнутой горсти сверкнуло кольцо. Такое могло произойти только с кольцом тети Марины.