— А почему нет? — Кайенн никак не могла поверить, что кто-то в чем-то ей отказывает.
— Целоваться — это противно, — заявила Поппи.
— Их четверо, а нас трое, — сказала Кайенн. — Мы можем сесть через одного: мальчик — девочка. Идеально.
— Если ты гетеросексистка, — мягко указал Бен.
— Или склонна к инцесту, — добавил Ру не так мягко.
— Ну, нельзя же получить все сразу, — пожала плечами она. — Может быть, вам повезет, и в вашу очередь бутылочка укажет на меня.
— Я не хочу с тобой сосаться, — сказал Ру.
— Ну уж лучше, чем делать это с кем угодно из остальных, — заметил Ригель.
— Верно, — признал Ру, — но ненамного.
Агги и Поппи на самом деле не очень понимали, в чем прелесть «бутылочки», и не были заинтересованы в том, чтобы кто-то кого-то целовал, хоть кровного родственника, хоть нет. Так что, может, эта тема оказалась близкой, а может, свалилась ниоткуда, но Агги внезапно повернулась к Поппи и спросила:
— Тебе не кажется странным, что у твоих родителей рождались только мальчики?
И сердце Поппи замерло.
— Я имею в виду до тебя, — уточнила Агги.
— У твоих рождались только девочки, — сумела выдавить Поппи.
— Ага, но нас две. А у твоих родителей полным-полно. Должно быть, они уже думали, что могут делать только мальчишек.
— Пятьдесят на пятьдесят, — сказал Бен быстро и громко, так быстро и громко, что все замолкли и смотрели на него, пока он не заставил себя хладнокровно объяснить: — При каждой беременности есть пятидесятипроцентный шанс, что ребенок будет мальчиком, сколько бы мальчиков в семье уже ни родилось. Даже при четырех старших братьях, когда должна была родиться Поппи, был пятидесятипроцентный шанс, что она будет мальчиком, и пятидесятипроцентный, что будет девочкой.
Это было верно, так что клан Уолшей-Адамсов попытался выглядеть правдоподобно.
— А что, если бы ты была мальчиком? — простонала Агги. — Это было бы хуже всего!
— Почему? — удивилась Кайенн. — Мальчики — это чудесно.
— Если бы ты была мальчиком, — сказала Агги охваченной ужасом Поппи, — мы не смогли бы быть принцессами-соперницами, не могли бы устраивать вечеринки с ночевками, не смогли бы заставлять собак играть пьесу, не смогли бы красить друг другу ногти.
— Почему? — не понял Орион, пошевелив пальцами ног, ногти которых были покрашены через один в зеленый и черный цвета.
— Да, но ты же зомби, — заметила Агги.
— Зомби-яхтсмен, — поправил Орион.
— Мальчики могут заставлять собак играть пьесу, — заявил Ригель.
— Мы не смогли бы быть лучшими подругами. — Агги порывисто закрыла глаза руками. — Если бы твои родители не перебили эти «пятьдесят на пятьдесят» и ты была бы мальчиком, это было бы хуже всего на свете.
Поппи открыла рот, и все замерли. Ру смотрел на свои ноги. Бен — на его ноги. Ригель и Орион — на ноги друг друга. Кайенн, прищурившись, смотрела на них всех. Но Поппи сглотнула и от всей души согласилась:
— Это было бы хуже всего на свете.
Annus Mirabilis
Пенн поймал себя на том, что много думает о Джоне Драйдене. Он был одним из тех поэтов, которых читают в университете, но не в жизни. Никто не подписывал свой электронный почтовый адрес цитатой из Драйдена. Любой из тех, кто так делает, не читал остального текста длинного, сухого стихотворения, из которого она была взята. Но было стихотворение Annus Mirabilis. «Чудесный год». Оно было написано об Англии 1666-го, который для страны решительно не был чудесным. Тогда были война, чума и трехдневный пожар, который уничтожил большую часть Лондона, к тому же Исаак Ньютон изобрел дифференциальное и интегральное исчисление, таким образом навсегда безвозвратно испортив жизнь математически не одаренным учащимся. Но стихотворение Драйдена было о том, какой это был прекрасный год, потому что мог оказаться еще хуже. В конце концов, люди дожили до 1667 года, по крайней мере все, кто прочел стихотворение.
Пенн пытался убедить себя, что у Ру сейчас Annus Mirabilis. Пытался ценить это время, потому что, хоть оно и было тяжелым и трудным, но могло быть еще хуже. Насколько было известно Пенну, старший сын ничего не поджигал, но в остальном семнадцатый год его жизни носил сильное сходство с 1666 годом в Англии. Он находился в состоянии войны (с родителями и братьями). Он был поражен чумой (апатией, беспокойством, давящей скукой, которую вызывали у него все и вся в этом мире). И не слишком хорошо справлялся с дифференциальным и интегральным исчислением.
А главная проблема оказалась исторической в полном смысле слова. Его учительница по истории дала ученикам задание «создать видеодоклад о текущей проблеме, в настоящее время воздействующей на Америку». Если бы Ру заявил, что не обязан выполнять такое туманное и плохо сформулированное задание, если бы пришел к отцу и стал утверждать, что текущие события по определению не являются историей (по крайней мере пока), Пенн, возможно, посочувствовал бы ему. Но Ру задание выполнил.