- Будет только тяжелее.
Бод едва сдерживался:
- Анна, иногда ребёнок рождается долго и мучительно. Давай потерпим, вдруг родится что-то лучшее из тех мыслей, что у тебя в голове!
- Чародей, кольцо не врёт. Ты знаешь.
И Боду осталось только отпустить её.
Сразу после той памятной бури Бод и Анна начали стремительно стариться: силы человеческие слишком ничтожны по сравнению с тем, что удалось свершить им. И тогда чародей стал делить свою силу с женой, подкрепляя её. За три последних года он постарел на много зим, но делал всё возможное, чтобы цветок души, - его Анна, - ни о чём не догадывалась.
Напрасно! Что мог он скрыть от своей половинки?
Часто-часто Анна украдкой сидела ночами у его изголовья, обливаясь слезами. Она давно поняла, чем обязана мужу. Оставаться с чародеем - значило свести его в могилу. Он не прекратит делить свою жизнь на двоих, а сам слабеет не по дням, а по часам, и недавно чуть не разбился, сорвавшись с высокого дерева. Только ради подраставших сыновей крепилась Анна эти годы. Дети, как будто предчувствуя скорую разлуку, льнули к ней. Но больше так не могло продолжаться. Мальчики скоро станут совсем взрослые...
"Милая моя! Что же покидаешь меня?"
Он вымолил разрешение проводить её к четырём липам. Смотрел, как Анна, походив между двумя деревьями, в которых заключены их дочери Лизавета и Катерина, обняв каждую по очереди, пошептавшись с ними, - хоть знала, понимала, что вряд ли будет услышана, - отошла к третьему дереву, прислонилась спиной к стволу, надела перстень на палец. И её губы произнесли те, выстраданные в мучительных сомнениях, слова заветного желания. Боду, умевшему читать по губам, показалось: сказано ещё что-то? Как будто последними словами Анны были: "встретимся снова"?
Его любимая вошла в ствол, и столетняя кора сомкнулась, поглотив её навсегда.
Бедный чародей упал, как подкошенный, на землю.
Он остановил время внутри себя, зная, что некому будет вывести его из этой полужизни-полусмерти.
Он остановил время, зная, что не в состоянии пережить тройную утрату...
...Василь нашёл бортника на следующий день. Тот лежал, распростёртый на земле, глядя в бездонное небо. Он не был мёртв. Но и не был жив. Василь не решился его хоронить, перенёс в избушку. Положил на сухой пол. Вышел, прикрыл дверь, позаботившись о том, чтобы дверь не раскрылась. Он решил, что необыкновенный этот человек заслуживает того, чтобы его не беспокоили. Пусть же остаётся в своей избушке. Если судьбе угодно - бортник выживет, если нет - этот дом станет его домовиной. А Василь построит себе новое жильё, рядом.
Он привёл в заповедный лес братьев, и те помогли ему поставить новый двор: с домом, хлевом, клетью и погребом. Огородили хутор. И Василь зажил отшельником. Много пил. Любил сидеть под липой, той, на которую указал когда-то Бод, промолвив, что это и есть его Лизавета. И пел красивым низким голосом грустные, тягучие полесские песни.
Чародей очнулся через год.
Никаких изменений не произошло с его телом за это время. Но что-то переплавилось у него внутри. Он чувствовал себя так, как будто не принадлежит миру людей. Скорее он... Долго подбирал, искал нужное верное слово... Да! Он растение! Его больше не волновало человеческое.
Заботы, хлопоты, печали и радости - всё мелко, ничтожно по сравнению с могучими ритмами жизни растений. Он чувствовал всей кожей, всем своим существом то, что чувствуют деревья, травы, цветы. Он наслаждался этой новой формой бытия: в постоянном чередовании дня и ночи, в изменении лунных фаз и поры года он находил разнообразие, и был некоторое время счастлив и самодостаточен. Ему не нужна была пища, но необходим был солнечный свет. И ещё почти год он провёл, блуждая по лесам, не боясь ни холода, ни зноя, принимая их так, как принимает растение. Но высшее его Я вскоре потребовало вернуться к прежнему, человеческому состоянию, и с этими изменениями вернулись и человеческие чувства, и боль непоправимой потери. Только теперь он мог справиться с этим.
Бод жил дальше.
Он вспомнил главное дело всей своей жизни. Оставил хутор Василя. Вернулся в город, в старый свой дом, куда когда-то на руках принёс жену.
"Мир тебе, Анна! Мир вам, юные волшебницы Елизавета и Екатерина!"
Он опять проводил время в трудах, а досуг тратил на тайные занятия: приготавливал смеси, зелья, порошки.
Когда не стало Анны и рухнуло всё, молодой бортник Кастусь - крестный отец Миколы, - приняв опеку, подрастил его сыновей.
А теперь сын Микита ушёл в дальние земли в поисках учителей, которых требовал его пытливый ум. Жаль только, что учителя будут учить Микиту изучать внешнее, не утруждая себя постижением внутренних связей всего, что составляет эту Явь...
Один Микола-найдёныш - остался рядом со старым отцом.
А Бод теперь стар.
Тело расплачивалось за сильное чародейство. Чародей стремительно дряхлел. А может, это давит груз тысяч лет? Ведь давно исчез с лица земли, стал пылью его родной город...
Вместе с сединами, сгорбленной спиной, пришло уважение горожан.
Бода почитали как хорошего травника. Помня его семью, мещане жалели молчаливого старика. Звали к больным, благодарили. И поддерживали, когда в отъездах был бортник Микола, перенявший ремесло отца.
Старик Бод всё чаще видел сны, которые говорили ему, что ждать осталось недолго. Скоро, скоро явится сюда Тот Человек. Дождаться, спасти его, помочь вернуться. Это будет последнее твоё дело, последний на здешней земле чародей. А потом - покой...
Возвращение
...Я очнулся с первыми лучами июльского солнца.
Сон?!
Нет, это был не просто сон!
Я лежал на лаве в низкой хатёнке. В жилище стоял чистый запах сухого дерева, и больше ничем не пахло: ни травами, ни дымом, ни даже присутствием человека или его вещей.
Я посмотрел в окно без стёкол. (Да и откуда они могли взяться в этом доме в это время?) Просто крестообразные перекладины рамы, за ними снаружи деревянные ставни, которые кто-то поторопился раскрыть навстречу рассвету. И сквозь окно проникала душистая свежесть раннего утра.
Тепло, - уже тепло.
Значит, день снова обещает быть очень жарким.
Разноголосое птичье пение просто оглушало.
За стенами избушки наступал для всего живого новый радостный и хлопотливый день.
Я поднялся во весь рост, почти задевая головой потолочные балки. Повернулся у печи с открытой передней частью, над которой на деревянных столбах нависал открытый дымоход и, наклонясь, вышел в низкую дверь на зелёный двор.
Навстречу в калитку входил старик.
- Проснулся? - сказал старик, конечно же, на старобелорусском. Я отвечал ему так же.
- Да, проснулся.
- Хочешь что спросить? - пристально глянул старик.
- Только одно: что за одурью окурил меня дед Бод?
- Одурью? Зачем? Бросил на жаровенку дымные угли и несколько берёзовых листов с троицкой ветки, что висит у меня в красном углу, и всё.
- И то, что мне привиделось, - от берёзовых листов?
- Ну почему же - я постарался. Послал тебе птицу-мысль. А иначе о чём бы мы с тобой говорили, хлопец? А ведь нам целый день вместе надо провести, отпускать тебя одного я не могу. До вечера будешь рядом. Если же не выйдет в ночь вернуть тебя обратно, то, не обессудь, и ещё задержишься тут.
Как тоскливо мне стало опять!
- Но зачем жёг берёзовый лист, а говорил мне про корень черноцвета?
- Ты помнишь, откуда ты сюда свалился? Мне надо было сказать: сиди смирно, я начинаю своё чародейство? И ты бы мне поверил? Это здешние люди прозрачны для меня, да и то - сколько надо умения, чтобы малость притуманить. А ты, пришелец (Бод сказал: "проходимец") из дальнего-далека, уже не такой человек. Вы закрыты, как амбар на добрый замок. Разум ваш самостоятелен и допускает только то, что сам находит нужным. Потому и устроил я представление с дымом. В силу волшебного корня ты почему-то поверил сразу.