Через три года в Новоградок заехал Владислав: и, Боже! - какой же он стал красивый да нарядный! Его неукротимый нрав, изощрённый в кознях ум, а ещё сила, мужество и красота не остались незамеченными: он был окружён поклонницами и имел к тому времени влиятельных покровителей. Владислав Букавецкий стремительно делал карьеру военного. Он, в присутствии хозяина (не с умыслом ли?), вручил Терезе солидную сумму серебром, такую значительную, что непонятно, как успел добыть столько? Тереза строго глянула на брата, но прямо спросить об этом не посмела. А Владислав, возмужавший, твёрдый в словах, притянув к себе Юрася, ответил с затаённой грустью:
- Это мой долг тебе, сестра. Будь счастлива, чтобы, случись мне умереть, знал я, что сделал для тебя всё, что мог.
Тополя-старший так и не решился рассказать удальцу Владиславу, сколько неприятностей доставлял ему младший Букавецкий, в котором слишком рано проявился бойцовский нрав. Соседи постоянно приводили Юрася с жалобами: мальчишка чересчур решительно отстаивал справедливость среди посадских ребят. Властный старик, непонятно по какой причине, привязавшись к этому сорванцу, твёрдой рукой направлял его. Через много лет Георгий - бывший Юрась - признавался, что так проявлялось страстное желание поскорее вырасти и стать достойным брата-воина, с которым они давали когда-то клятву дружбы.
Сразу после отъезда бравого Букавецкого отец благословил брак своего сына и Терезы.
Константин, счастливый, с полного одобрения жены, принялся, наконец, налаживать мастерскую по изготовлению книжных переплётов при типографии в Любче*.
Его духовник Сымон Будны, лишь глянул на Терезу - умницу и красавицу, каких не видел свет, - поздравил с редкостной удачей своего ученика. И заметил, собрав морщины вокруг глаз: мол, неизвестно, кто будет главным в их семье, а, может, и в мастерской.
- Увидим! - улыбался Константин.
А проницательный наставник предупредил:
- Пане Константине, не проглядите, когда прекрасная пани Тереза поставит на вашу шею свою пяту!
- У меня шея крепкая, выдержу! - отбился гордый Тополя, подумав по себя, что единственная во всём свете нога, которую он готов сам ставить на свою шею, - ножка его Терезы!
Я рассказал всё это старику. Но так боялся вопроса о судьбе сына Бода, Микиты, что поспешил дальше:
- Из этого Владислава Букавецкого вылепился образцовый брат... - заметил я.
Седой бортник вздохнул. В это время он явно думал о чём-то другом. Сердечно, по-отечески погладил меня по голове. Я теперь уверен, проницательный старик давно знал о печальной судьбе родного сына. Мои ухищрения оказались напрасны. Но он отпустил свою печаль и отвечал:
- Теперь ты знаешь законы нашего времени. Братья в случае смерти отца принимают опеку над сёстрами. А, возможно, Владислав и Тереза в иной Яви не прошли свой путь до конца. Может, кто-то умер раньше... Даже если это и не так, подумай: и в этой жизни Ладусю было за что благодарить Терезу, она действительно заменила сиротам мать. Это хорошо, когда человек чувствует свой долг, и отдаёт его сам, не дожидаясь, когда судьба заставит это сделать.
- Кармический долг?
- Как? - не понял Бод. Он не знал этого слова.
- Скажи, люди, по-твоему, проживают только одну жизнь?
- Это ещё почему? - чародей удивился. - Почему только одну? А на представление батлейщика что, разрешается сходить только один раз? Приходи, пока не надоест: смотри, радуйся или плачь, учись мудрости!
Я рассмеялся: как понятно и просто сумел сказать старик о таких сложных вещах.
- Чародей, - я произнёс это осторожно, - ты надеешься на новую встречу с Ней?
Бод мелко-мелко, по-стариковски закивал головой, зажмурился, горло моего старика сдавила печаль.
Когда успокоился, ответил изменившимся слабым голосом:
- Теперь думаю, она потому и ушла от меня слишком рано, чтобы был повод встретиться снова, когда-нибудь, на другой дороге...
Бод прикрыл глаза: вдруг вспомнилось, как много лет подряд он возил Анну за реку, в тихие заводи, смотреть лебединые пары.
Зелёной весной речицкие парни катали туда на лодочках девушек.
Анна любила эти долгие прогулки. Сначала стеснялась - развлечение было для юных, но Бод умел её успокоить. Он сказал: "Люди отвернутся и забудут, моя Анна! Радуйся и не думай, что скажут. Я везу тебя, лебедь моя белая, в гости к твоей родне!" - и они опять смеялись и были счастливы... Бод водил Анну и на Белое болото, и они подсматривали, как отбиваются дикие селезени от нахальных молодых 'неженатиков'. Те, не найдя ещё себе пары, кружили вокруг уточки, севшей на гнездо. Уточка сама - вот смех! - требовательно тыкала клювом, как пальцем, в сторону наглеца, требуя немедленно отогнать его. Если чужих молодых кавалеров плавало вокруг несколько, уточка по очереди указывала на них, сначала выбирая самого назойливого, а её селезню приходилось решительно бросаться на наглеца.
- Мне не придётся отбиваться, как дикому селезню? - спрашивал Бод.
Анна, склонившись к его плечу, отговаривалась:
- Не уплывай слишком далеко, чтобы не пришлось мне самой клевать обидчиков! ...Всё, всё прошло. Лишь одиночество, предсказанное цыганкой Галлой, оставалось все эти годы со стариком...
- Хочешь пойти в город? - спросил меня старик.
- Пожалуй, нет, - ответил я. ЭТУ Речицу я знал, как свои пять пальцев.
Всё прочувствованное во время странного сна заполнило моё сознание, словно я прожил жизни за каждого из моих предков.
Марья и Кондрат, Иванька и Марусечка, Козьма и Матрёна, Ян и Танюшка, мещане, купцы, дворяне, люзные, местные и приезжие, люди войны и мира - сколько их всех! Пыльное, смутное прошлое родного города теперь - живое и яркое воспоминание моё. Вместо безликих цифр, вместо сухих строк учебников со средневековыми картами в приложении, я теперь вижу другую историю.
Но дело не только в этом.
Я мелко, постыдно волновался.
Боялся какой-нибудь нелепой случайности, которая помешает моему возвращению. Груз прочувствованного был так велик, что мне просто необходимо было донести его. Куда и кому? Я не знал. Но сделать это нужно непременно. Что и говорить: я хотел вернуться в своё время!
- Не хочешь никуда ходить? - переспросил старик, - А ведь сегодня молодёжь готовится к купальской ночке.
"О! Сегодняшняя ночь - купальская? Стоит посмотреть на это!" - подумал я и мысленно рассмеялся: "Эх, чародей, ты, никак, опять взялся за своё?!" - потому что ушли куда-то все мои опасения и срахи.
И мы с седым Бодом, позвав большого пса Догоняя, пошли обходить предместьем, чтобы выйти сразу к северному въезду в Речицу.
Через северные ворота проехали телеги, нагруженные деревянным хламом. Парни с утра обошли дворы местичей, собирая всё это добро. Хозяева радостно встречали их, охотно избавлялись от мусора: он сгорит в купальских кострах, а с ним сгорит и всё дурное, что накопилось за год.
С парнями в старую дубовую рощу на берег Ведрыца шли и девушки. Весело им вместе! С северной стороны у Речицы предместье было небольшое, тесно застроенное жалкими лачугами бедных батраков, не то, что с южной и восточной, где отдельные мещанские дома разбежались далеко вдоль гостинца, а огороды и земельные наделы растянулись по обеим сторонам дороги даже за Белый ручей. Здесь же земля была поражена медведкой и огородничать на ней никто не хотел. По оврагу сразу за воротами густо росли вербы. Сюда ходили срезать ветки перед Вербным воскресением, и, - круглый год, - паслись козы и мальчишки, заготавливавшие за мелкий грош лозу для корзинщиков.