Я почему так подробно всё это расписываю: отныне мне дорого всё это - и склон, по которому сейчас грохочут телеги, скатываясь с горки вниз, и мосток через широкий овраг с вялым пересохшим от зноя ручьём, и придорожные васильки, и венчики белой кашки, сильно пахнущей к ночи. Я иду по этой земле, моей земле, ещё свободной от асфальта и гудрона, буйно-заросшей, диковатой, роскошной, молодой и сильной земле, ласково принимающей касания множества молодых, как она сама, босых ступней...
Я осторожно разглядываю парней и девушек.
Подвижные, говорливые, красивые особой красотой юного существа, входящего в силу, они радуются предстоящему ночному гулянию.
Я знаю, что скоро кто-то из этих мальчишек останется лежать под стенами родного города, схлестнувшись в бою с наступающими отрядами Наливайко. И писцы крепостей полесского края напишут отчёты королю польскому о грабежах и "казацких свавольствах" на Поднепровских землях...
История - страшная штука...
Переживёт ли войну дед Бод?
"А я сам - где буду я?!" - содрогнулся, и липкий страх напомнил о себе...
Все вошли под сумрачную сень вековечных дубов. Впереди в глубине дубравы возвышалась крона самого высокого могучего исполина.
Бод увёл меня к этому дубу.
Старое дерево поразило. Показалось, стоит закрыть глаза - и тени веков пронесутся мимо
- Знаю, здесь когда-то горели священные восемь костров*! - с благоговением произнёс Бод. В наших местах не рубили священные дерева! - добавил он с гордостью.
- Сколько лет этому дубу? - спросил я, притихнув, разглядывая шершавую сухую кору с глубокими морщинами, и не смея даже прикоснуться к дереву-патриарху.
- Девять сотен. Мы с Анной когда-то пытали про то....
Я никогда не задумывался, как долго живут деревья, и какими пигмеями люди должны казаться им. Этот дуб мужал во времена язычества, видел пепелище на месте города после похода новгородского князя, видел Витовтовы ладьи, лихих казаков Сеньки Полоза и их недругов-крымчаков, но вряд ли ему отпущены ещё четыре века, чтобы застать самолёты и рукотворные звёзды, бродящие по новым орбитам... Здесь, в XVI столетии, при чистой пока ещё экологии некоторым деревьям в Речице по триста лет, так утверждает старик. А в современном городе они едва доживают до восьмидесяти. Но, может быть, вон та молодая дубовая поросль увидит время автомобилей и мобильных телефонов?
Страстно захотелось вернуться! Увидеть тонкие прутики-дубки возмужавшими деревьями!
Я затосковал. И вместе с тем шевельнулось удивление: почему старик ничего не спрашивает о моём житье-бытье? "А я его расспрашивал? - вдруг всплыла мысль. - Да он просто окунул меня в свою жизнь, - окунул и вынул. Даже не думаю, что ему на это понадобилось время. Не удивлюсь, если наша встреча - заданность. Мост между прошлым и настоящим. Связка. Спайка разорванных звеньев цепи. Целые фрагменты цепи между прошлым и будущим разрушены. А так нельзя. Иначе не объяснить, зачем это всё. И, значит... И значит, Он прожил мою жизнь точно так, как я невольно прожил его...
Мне сделалось стыдно. Я был свидетелем Служения длиною в жизнь - незаметного, упорного следования своей дорогой не для себя - для всех.
А я? Я подумал, что мне нечем гордиться и, по большому счёту, мне, человеку века электроники, нечего сказать старику из средневековья...
Пока я занимался самоедством, Бод успел отправить Догоняя с замысловато скрученной верёвкой на шее к сыну своему, Миколе, за Ведрыц-реку. Вскоре Микола приплыл в челноке, оставил грубоватые удочки и уплыл обратно, ничем не выдав интереса к высокому, "гладкому, как сынок кастеляна" незнакомцу, сидящему рядом со стариком. Тоскливые мои мысли перебила на удивление удачная рыбалка. Несмотря на жару, рыба охотно клевала: видимо, полноводный, холодный от подземных ключей Ведрыц изобиловал рыбой.
На закате из города стал прибывать народ. Купальскую ночку гуляли все.
- Женщины на ранней заре будут ходить вдоль берега, собирать купальские травы, - заметил Бод. - А девчатки пустят венки по воде...
- А волшебный цветок папоротника, открывающий клады, тоже будут искать?
- Разрыв-траву*? А как же, конечно, будут. Но этим
займутся молодые парни. Не совсем та кветка им нужна, - старик хитро улыбнулся, спрятав глаза за сеткой морщин, - а как иначе заманить любимую подальше в лес?
-Да? - я был разочарован - так это всё брачные игры?
- Как и большая часть поверий и праздников, уверяю тебя! И они стары, как само время. Ну, подумай, хлопец, своей головой: что ждёт этих детей? Родительский произвол? Пока будут судить да рядить, выбирая им пару, да окружать парней, а особенно девчат всякими страхами и запретами, молодые полюбятся, а там, - куда ж деться, - и свадьба, и новое здоровое дитятко. Их родители, такие премудрые, расчетливые, сами когда-то ходили в лес за разрыв-травой, - (старик, смеясь, перекрестился, подняв глаза к небу), - а нашли своих первенцев. Нет, ну, есть чудаки, которые верят в сказки и идут за папаратью, но если потянулась туда же девка за своим храбрецом - то опять получится то же самое.
А чего стоит обычай купаться в Юрьевской росе*?
Жёнки на рассвете собирают росу на расстеленные холсты, и, может, и догадываются кое о чём, хоть ни один уважающий себя мужчина не будет откровенничать с бабой про то...
А девоньки точно не знают, что парни-женихи всеми правдами и неправдами стараются оказаться на том месте, где будут раздеваться, сбившись в кучу, девчатки. Вот где выбираются невесты. И сказки есть про то. А в сказках много правды. А как загорится молодое сердце, так никакой батька его не удержит: придумают, схитрят, выкрутятся, обойдут родительские расчеты и сойдутся вместе. Парень молча подставит спину под отцовскую плеть, а девчонку мать долго будет таскать за косы и зло причитать. Но потом успокоятся. То-то же! Молодые спешат: знают - потом придёт долгая, на полгода, зима, и все забьются по хатам, укутаются в тулупы так, что и не разглядишь, кто в том тулупе, и всё, потеряно время. О, сколько ещё у них подобных хитростей! - закончил старик, качая головой.
Начали зажигать костры.
Дальше всё происходило примерно так, как знал я по фильмам: водили тесные хороводы, прыгали через огонь юные пары, кто-то охал, напоровшись босой ногой на острый сучок. Семейные, расположившись поодаль шумным табором, укладывали спать детей, припугнув хорошенько Русалкой и лесной ведьмой Каргой, чтобы не отошли их малыши далеко, не вздумали ходить в лес или спускаться к реке. Сами оставались рядом, разложив вокруг сбившихся в одном месте повозок свои костры, и веселились. Все эти люди тоже разок-другой прыгнули вслед за молодёжью через огонь: пламя, по поверьям, очищало от болезней.
Я торопил старика: пора было возвращаться в город. Бод обещал доставить к нужному месту вовремя.
В наступающей темноте снова приплыл в челне Миколай. Вышел из лодочки, придержал, стоя в воде, вёрткую посудину, пока мы уселись в неё, впрыгнул сам и погнал челнок по течению Ведрыца. Мимо водяных мельниц-лодзяков*, в устье лесной реки, впадавшей в широкий Днепр. Потом, держась рядом с берегом, он провёл лодку в могучем попутном течении ещё дальше: вдоль пристани, вдоль торгового места, вдоль складов-спихлеров и коновязей - туда, где уже кончался город.
Здесь мы вышли из лодки.
Поднялись извилистой дорожкой вверх, прошли в темноте, и я опять ощутил под ногами пыльный наезженный шлях.
- Теперь ищи То Место - велел старик. - Не высматривай, просто ищи.
Я прошёлся вдоль дороги. Остановился, присел, положил обе ладони на землю, в пыльную траву, и сразу нащупал под пальцами свою метку, выложенную камешками и щепками. Стрелка указывала на северо-восток. Мне казалось, что и без метки я нашёл бы это место - почему-то был уверен, что не ошибся. Посмотрел, осенённый догадкой, на Бода: он сейчас сосредоточенно проговаривал одну короткую фразу.