— Rolling in the deep, — неуверенно произнесла я.
— Чего? Не слышу.
У меня ещё есть шанс передумать…
— Rolling in the deep, — выкрикнула я, вытирая руки о джинсы.
Мелькнув взглядом по веселящейся Надин Дмитриевне, усевшейся на диван и скрестившей руки, я осторожно взяла микрофон. Включила его.
— Раз-раз…
— Регина, врубай свой «роллинг»! Микрофон настроен!
Я сглотнула и в ужасе занесла его, чувствуя, как вцепилась в ручку, пытаясь её раздавить. Ничего нельзя было с этим поделать… Дотянулась до ноутбука, где оставалось только щёлкнуть по последней песне в папке, но притворилась, что ищу её… время на подышать перед смертью.
— Помнишь, да? Микрофон держать на расстоянии двух пальцев ото рта, под углом примерно сорок пять градусов. Все повышения и понижения громкости нужно делать своим голосом!
— Помню… — было у меня время научиться держать микрофон в караоке!
Последний раз незаметно вздохнув, я включила минусовку и отскочила от ноутбука к центру кабинета.
Молниеносно захрипела акустическая гитара, нагнетая вступление. Я зажмурилась, отсчитывая восемь скорых ударов. Потом вспомнила, что Надин угрожала вставить мне спички между век, и резко распахнула глаза одновременно с тем, как и вдохнула побольше воздуха…
Пожалуйста, пусть получится красивое «иго-го» голосом!
— There's a fi-i-ire starting in my heart, — меня настолько оглушило волнением, что я не соображала, что делаю.
Ступни отяжелели, мышцы живота напряглись, не позволяя скатиться в жалобную дрожь с первой же строки, а в груди и горле привычно загудело.
— Reachi-i-ing, — я не сорвалась? Там высоко! Мама, у меня кружится голова! — А fever pitch and it's bringing me out the da-а-rk…
Я успела втянуть ноздрями воздух и оскалилась пошире.
— Fina-a-ally, — обожаю этот момент! Он получался у меня, как в оригинале. Наверное… — I can see you crystal clear!
Похоже, что я устояла перед паникой, скрутившей живот и отнимающей львиную часть дыхания.
— Go 'head and sell me out and I'll lay your shit bare!
Захотелось петь ещё смелее, размашистее. Так, как я позволяла себе изгаляться дома перед соседями. Всё-таки пришлось поступиться их психикой…
Не знаю, правильно ли это, но где-то в июле я ощутила, что мой пресс не так уж и сильно сжимался, когда я репетировала. Да и рот не всегда послушно открывался широко, но звук от этого словно бы и не страдал. Всё чаще вместо чувства изнасилования меня посещала лёгкость при звукоизвлечении. Правда, мысль о том, что в одиночку я могла свернуть не туда и скатиться в «Тётю Мотю» меня так и не оставляла. Я уже сталкивалась с тем, что находила для себя удобную позицию, радостная бежала к Надин Дмитриевне показывать наработки — а потом терпела словесные избиения целый месяц… Повторно пережить это унижение было бы страшнее, чем сознаться в убийстве.
Близился припев. Я опевала фразы и чеканила окончания, изображая из себя обладательницу шестнадцати «Грэмми». А моя попа сжималась тщательнее в новом приливе паники: я предпочитала напрячь ноги, живот, спину, все отверстия в теле — лишь бы не уронить неудобные верхние ноты, которые дома осиливала «по настроению» …
Пожалуйста, Регина! Просто спой это! А потом я куплю тебе большой масляный торт, воткну в него сникерсы, полью мёдом, присыплю сахаром и опущу в него твоё бордовое от стараний лицо…
— We could have had it a-a-a-a-a-a-a-all…
Rolling in the dee-e-e-e-e-e-eep!
Your had my heart Insi-i-i-i-i-i-ide of your hand!
And you pla-a-ayed it… to the bea-e-et!
Я ничего не помнила. Ни как, как дышала, ни насколько благозвучные интонации изрекала…
Только медовик с холодным кремом в виде жёлтых пчёлок и розочек, обволакивающих язык! Вселенная остановилась, маленькие опылительницы закрались в мои ушные раковины, жужжа о том, что скоро наступит конец… Сердечный ритм раздавался в такт отдалённо звучащей минусовки, а какая-то незнакомая девушка пела вместо меня…
Она поклонилась раньше, чем притормозила песня, и застыла, словно зловещая фигурка из воска, дрожа ресницами.
Я нашла себя в оглушительной тишине перед Надин Дмитриевной, всё ещё сидящей со скрещенными руками. Её серьёзное лицо не выражало и намёка на удовлетворение, а музыкальные пальцы, сжимающие плечо, побелели от усилий. Я приоткрыла напряжённый рот, позволив себе судорожно вздохнуть.
Надин Дмитриевна опустила тёмный взгляд на журнальный столик, на котором лежала стопка текстов песен. Медленно обмакнула алые губы… у меня поплыло перед глазами… дотянулась до прошуршавших бумажек, с которыми я даже спала, пренебрежительно взяла в руки и стала подниматься с дивана.
Я думала, она отхлестает меня стопкой… положила дрожащую руку на грудь, где колотилось сердце. Проследила, как преподавательница, громко стуча каблуками, прошла мимо меня в направлении выхода из кабинета. Нет! Это ещё хуже…