— When you put-t you’re a-arms around me, I… get… а… — я не могла поверить, что тело меня послушалось! Словно бы стальной контроль оказался случайной удачей, и пока он имел власть над стрессом, нужно было успеть расставить как можно больше акцентов. — Fever that's so ha-ard to bear! — от прерывистых «пунктирных» окончаний, местами чередующихся с протяжными гласными, я перешла в контрнаступление и отчеканила: — You-give-me-fever!
Барабанная бочка раскатисто ударила два раза между последним слогом. Я овладела ритмом — не наоборот.
— Whe-en-n-n-n you kiss-s-s me… Fever when you hold me ti-i-ight! — втянув воздух, я пропустила вперёд набирающий обороты контрабас, и звонко выстрелила голосом: — Fever!..
Мелкая дрожь трансформировалась в жжение в животе. Это победа над стрессом, но не над голодом!
— …in the morning… Fever all through the night-t.
Всё, как учила Надин. Плавное начало, приклеивающиеся друг к другу слоги с утрированными чёткими согласными, как гвозди, прибиваемые молотком. Расслабленная челюсть, свинг и лёгкий, едва заметный призвук, будто я нарочно ходила без шапки в поисках октябрьского насморка — с технической точки зрения так меня будет не отличить от афроамериканки.
— Sun lights up the daytime… Moon lights up the night, — солнце освещает дни, а луна — ночи. Эти строки я понимала, жонглируя нотами.
«Fever» была способна загипнотизировать зрителей и самого исполнителя… потому что состояла из цикличных, повторяющихся по рисунку пяти частей. Из куплетов или припевов — не понятно! И когда Надин заставила меня слушать инструментальное сопровождение, без вокальной партии Пэгги Ли, которую я взяла за эталон, я была потрясена… Все три минуты не происходило совершенно ничего нового: щелчки пальцев, записанные в минусовке, держали ровный ритм от начала до конца, систематично к ним добавлялась бочка, а басовая партия бубнила одной и той же громкостью одинаковую мелодию, блуждая между всего пяти нот! Разве что повысился тон ближе к концу… Но стоило включить вокал Пэгги Ли, как к примитивному фону будто добавлялся целый оркестр — из одного человека?! Мне всего лишь-то нужно было повторить её магнетический успех: завладеть вниманием жюри с первой строчки и звучать всё ярче и убедительнее с каждой последующей, перекрывая первое впечатление динамичным развитием.
Всего лишь-то… победить саму себя!
— Romeo loved Juliet! — реально Ромео и Джульетта?! Да мало ли, чем они занимались в этой песне, пока Соколов не припёрся! — Juliet she felt the same. When he put his arms around her*…
Во второй половине с повышением тона я практически исчерпала свои физические ресурсы, достигнув внушительной громкости. Куплеты на репетициях пролетали молниеносно, здесь же — тянулись в замедленной скорости. Я чувствовала, что стоило вложить в приближающуюся кульминацию что-то ещё, помимо отработанных техники и тембра… Например, выплеснуть пожарище, которое устроил мне Соколов за кулисами!
Он точно продолжал смотреть: у него выхода не было, в очереди же следующий! А меня, обуздавшую нервы, это лишь подстегнуло задвигаться ещё смелее, жестикулируя в зал. Я вспомнила, в чём была одета, насколько интимно меня облегал его нагретый пиджак, и как пробирающе остро обдавал шёпот Кирилла кожу на моей шее. В этот же момент прежде неподвижно наблюдающие члены жюри зашевелились и начали делать записи…
❤❤❤
Я не помнила, как оказалась в приятно тёмных кулисах. С той стороны, где не было ни души. Пробралась через груду стульев, полотна, странную свалку неопознанных объектов… толкнула дверь, за которой прятался неожиданно приглушённый жёлтый свет и толпа артистов с озверевшими глазами. Микрофон из моих дрогнувших рук тут же выдернули, запихнули меня, пошатывающуюся, внутрь и захлопнули дверь. Расступились, освобождая три ступени, ведущие к спасительному полу. Теперь тяжело дыша и озираясь, я стряхнула со ступней туфли, подобрала и на ноющих босых ногах, потопала мимо чужих плывущих лиц. Вошла в узкий коридор с вишнёвым колючим ковром и облокотилась спиной о ледяную стену…
Голова кружилась, желудок стонал от голода, сердцебиение раздавалось в висках и больно давило на грудь: я будто не выступала, а удирала от маньяка-потрошителя. Удрала… И вот настало время расслабиться. Но вместо этого всё, что удалось — навострить настрадавшиеся уши. Там из-за стенки приглушённо, но достаточно громко бил по башке духовой оркестр и… изгалялся дурацкий Соколов! Пока он то щебетал, то бархатно мурлыкал, я почему-то решила, что уже достаточно пришла в себя и, мотыляясь, двинулась в глубь коридора в поисках двери в зал. Мне нужно было увидеть, с каким лицом он безукоризненно отпоёт, зная, что едва не вывел меня из игры!