Соколов лишь равнодушно кивнул.
— Я сделал пометку, — хмыкнул Господин, — что у тебя… продающийся, привлекательный для девушек тембр. Вон как Анастасию… Родионовну… порадовал, — по залу снова прокатились смешки. И я улыбнулась, потому что это была правда… — Харизматичное выступление. Может, и хорошо, что последний, завершающий спел. Не знаю, что там у тебя за проблемы возникли… мне всё равно. Джаз — это сложно. Пускай будет десять.
Удивительно ли, но Кирилл снова оказался в числе тех немногих, у кого баллов хватало до первого места. Об этом думала я, прикидывая среднее значение при условии, что Козлов тоже поставил ему девять… об этом, видимо, размышляла и Растопчинская, нахмурив брови и собрав губки бантиком.
— А Борис Иванович, — загадочно добавила она и склонилась с ручкой в чужой блокнот. — Пускай поставит вам семь баллов. Да, Борис Иванович? Не станем же мы Соколову первое место присуждать за такой наглёж?
Тот пофигистически кивнул, а Господин растёр свой лоб до покраснения, шепча одними губами что-то матерное.
— Вот. Чтоб знал на будущее.
Моя челюсть раскрылась синхронно с тем, как Соколов быстро опустился на место. Сердце дико заколотилось по рёбрам, голова вскружилась… Поверить не могу! Месть состоялась! Я сдвинула его с пьедестала…
ЗАЧЕМ? ЗАЧЕМ Я ЭТО СДЕЛАЛА?
— Участница сто пятьдесят восемь, Васнецова.
Зачем…
— Регина! — просипело надрывно позади меня. А затем по плечу хлопнула женская рука с накрашенными ногтями. — Встала, быстро!
Ничего не разбирая в миг потемневших глазах, я приподнялась с нагретого кресла, оставляя на нём скатившийся по плечам, цепляющийся к пайеткам плед. Почувствовала, как Даша помогла его снять. Кожу тут же взяла дрожь, подстерегающая в необъятном помещении, и даже между пальцев на болтающихся руках, закрался холодок.
— Я-я…
Ряд чужих плывущих затылков зашевелился: мне открылись некоторые незнакомые лица, обернувшиеся с передних мест. Каблуки плохо держали навесу, добавляя слабости в коленях.
— Я начну первый, — отозвался Савицкий, пустив пару взглядов по моему платью. — У вас приятный тембр, — и тут он осёкся, будто подбирая слова. Мне ещё не скоро отойти от лауреата второй степени для Соколова… а уж отсутствие выражений по поводу моего выступления или попросту критика от Леонида Савицкого явно призвана меня уничтожить. Чувствуя, как издалека подкатывают слёзы, я вылупилась вперёд сохнущими глазами, не моргая. — У меня не такая большая наслушанность в джазе… но я записал себе. Ваш голос показался мне похожим на голос Джулии Лондон. Интонирование… чистое, красивые акценты. Вибрато в конце фраз, как у американских исполнителей, и в целом звукоизвлечение я бы назвал… эталонным. Вам очень к лицу этот жанр. Ставлю десять.
Если бы не «выстрелившее в Соколова ружьё», может, я бы нашла в себе силы порадоваться за похвалу от любимого музыканта. Перед растаптывающим самооценку манифестом Растопчинской…
— В джазе нет понятия: «вибрато»!.. Есть «свинг»! — тявкнула тётка на Господина и, закатив глаза, вернулась ко мне. — Послушайте, Васнецова. Я в курсе, кто ваш преподаватель! Все вы там, ягодки одного поля, рядом сидите. Уж не знаю, зачем вам столько наглости прививают! Я стараюсь делать вид, что тех огрехов во внутридолевой пульсации не было… спишем это на импровизацию. Звучание, что я называю «дынька-колхозница», уже не раз я говорила, что американщина у меня не прокатит! И что у вас со сценической культурой? Вы посмотрите, никто себе такого не позволил, — я обмерла, понятия не имея, к чему она ведёт… — Что за невообразимая безвкусица выступать в ярко-красном вызывающем платье? С джазом! Вы знаете, что это неприлично среди уважающих себя профессиональных вокалистов? — тревожно сглотнув, я мотнула сопротивляющейся головой. — Вы выглядите, будто позаимствовали свой наряд, простите… у девушек с трассы.
Мои глаза округлились, и даже на белках ощутился холодок. Такой критики в свой адрес я точно не ожидала…
— Всё! Я так больше не могу, — громко объявил Господин в микрофон и встал с кресла перед всполошившимися артистами. — Я не собираюсь сидеть в одном помещении со старушенцией, которая чморит молодую девушку за красивое платье!
Меня повело. Наверное, грохнулась бы, если кто-то не придержал отрезвляюще за руку. Я обхватила чужие пальцы, признав в них мужские.
— Как вы меня назвали? — пискнула сузившимися в точку губками Растопчинская. — Вы?! Человек, ничего не понимающий ни в джазе, как вы сами признались, ни в эстрадном пении! Лающий, как собака!