Диллон увидел машину как раз вовремя. Её почти полностью занесло. Снег лежал сугробом на крыше, на заднем стекле и на крышке багажника. И колеса уже до половины завалило снегом. Еще бы пара часов и её ждало бы переохлаждение, которое потребовало бы более серьезного лечения, чем сухая одежда и теплая постель.
Поскольку она была не в состоянии выбраться через окно сама, то, скорее всего, он спас ей жизнь. До поворота к дому Доноты было еще приличное расстояние. Она могла заблудиться, если бы шла пешком в такой мороз даже при хорошем внутреннем компасе, и это наверняка погубило бы её.
Прежде чем она стала клевать носом у него на руках, когда они ехали на гору, она сказала ему, что именно туда и ехала. А чуть ранее, когда он навещал Доноту, то узнал, что она ждет приезда внучки, поэтому ему было несложно сложить два плюс два.
И теперь женщина, которую он знал все эти годы из рассказов её бабушки, была в его спальне без штанов.
Прогоняя образ из головы, Диллон встал на ноги, и совершил путешествие в прачечную, чтобы вынуть её джинсы из сушилки. Они насквозь промокли от снега, хотя его собственные чувствовали себя не лучше.
Подойдя к двери, он постучал.
— У меня твои джинсы.
Прошло не более десяти секунд. Дверь открылась, и она высунула руку. Уголки его рта растянулись в улыбке, и он передал ей штаны. Дверь быстро закрылась, и через неё приглушенно сказали.
— Спасибо.
Все еще ухмыляясь, он пошел на кухню, чтобы подать рагу, которое стояло на подогреве в кастрюле, с тех пор как он укутал девушку множеством одеял, способных согреть целую роту. Он полагал, что ей не потребуется много времени, чтобы отогреться, или что-то большее, чем хороший восстановительный сон, чтобы избавиться от тяжелого истощения.
И он был прав, когда, все еще помешивая ароматную тушеную говядину с бочоночным пивом, когда услышал неровное шарканье носков по полу. Он на секунду обернулся и опять вернулся к своему занятию. Ему это было не нужно…
Ее спутанные волосы ото сна и все еще заспанные глаза надолго засядут в памяти.
Как и остатки её страха.
— Как твоя лодыжка?
— В порядке. Больно, но думаю, что растяжения нет.
Её голос был низким и немного хриплым. Он слышал его лишь через дверь и на улице, когда бушевала стихия, и сейчас он показался ему интригующим, неожиданным. А еще сексуальным.
— По большому счету только синяк от резкого поворота. Но тебе нужно быть с нею аккуратней.
— Так и сделаю. Спасибо, что высушили мои джинсы. Уверена, они очень промокли.
Кивая, он положил половник на подставку рядом с печкой и повернулся, чтобы впервые как следует рассмотреть её. По пути сюда на лошади он понял, что она была высокой. Знал, также, что у нее была аппетитная фигура.
У него не было времени рассмотреть ее раньше, и он делал это сейчас. Любовался. Высоко оценивал. Нелепо желал. Чего только стоили ее голые ноги.
— Извини за то, что… стянул их без разрешения, но это нужно было сделать.
Пожав плечами, она заправила локон каштаново-кофейных волос за одно ухо.
— Не извиняйтесь. Я уверена, что замерзла бы до смерти, если бы мне не посчастливилось встретить вас. Я не из тех, кто обижается на предпринятые меры при спасении жизни.
Ему понравилась её отношение к ситуации, так же, как и голос, и ему стало интересно, такое отношение было от природы или стало результатом её обучения на медсестру.
— Раздевать женщину до трусиков точно доставляет большее наслаждение, чем вскрывать грудь сгоревшего в военном джипе.
Её глаза расширились.
— Вы военный врач?
— Военный в запасе. Уже какое-то время, — он подошел ближе, и протянул руку, чтобы обменяться рукопожатиями. — Диллон Крейг.
— Бренна Китинг.
— Внучка Доноты.
— Вы знаете бабушку? — она выдернула свою руку и обхватила себя за талию, будто от холода. Или неопределенности.
Хмм. Странно.
— Видел её этим утром, — он сказал это, надеясь успокоить её. — Она сказала мне, что ты приедешь сегодня вечером. Когда я увидел надпись «Госпиталь Дюка Роли» на стекле, то был уверен, что это ты в сугробе.
— Ух. Вы знаете бабулю, и вы знаете, что я работаю в «Госпитале», — в этот раз она более пристально и обеспокоенно разглядывала его своими зелеными глазами. Фривольно в каком-то смысле. — Почему я о вас ничего не знаю?
Ну, это было легко. Люди, о которых он заботился, знали, что он не участвовал в разборках, не строил теорий. Не задавал вопросы, на которые, возможно, не хотел получить ответы.