Промчалась, прогрохотав, электричка, проехал, позванивая, трамвай, шуршали беспрерывно на шоссе автомобили. За этим шумом почти не были слышны моторы двух бульдозеров, которые ползли по краю оврага, двигая глыбы земли и битого кирпича. Но Алена услышала и остановилась посмотреть на их работу и на полузасыпанные старые шпалы в овраге. Крупные каменные блоки, бетонные обломки, сбрасываемые сверху, докатывались до ограды, и в некоторых местах чугунная решетка была сбита, повреждена. Засыпали только эту часть оврага, уличную. По плану реконструкции здесь собирались построить широкую красивую лестницу в парк. Секции бетонных ступеней уже завезли. Они были сложены на асфальте у старого узенького входа.
На центральной аллее рабочие красили фонарные столбы и лавочки в голубой цвет. Девчонки прошли через всю культурную часть парка, мимо озера, мимо узенького ручья, через который были переброшены горбатые мостики, мимо павильонов и теремов сельскохозяйственной выставки. Терема и павильоны тоже подновляли, готовили к открытию.
За павильонами сельскохозяйственной выставки потянулись холмы, дикая природа: непрореженные кустарники, неподстриженные деревья. Отсюда было недалеко до того места, где Алена гуляла одна. По холмам вниз-вверх носились с ревом мотоциклы с мотоциклистами в белых, заляпанных грязью шлемах. На склонах оставались широкие (колеса шли юзом) следы от мотоциклов. Здесь тренировались гонщики спортобщества «Динамо».
На холме, названном Лысой горой, девчонки побросали сумки, пальто, шапочки.
— День Костра! — сказала Алена, доставая из сумки свой «Бом-бом-альбом». — Надо веток собрать.
— Всем собирать дрова! — крикнула Раиса Русакова. — Всем комсомольское поручение — собирать дрова. День Костра!
Девчонки побросали на землю альбомы и отправились собирать дрова. Оленька Петрушина, прежде чем бросить свои три песенника: «Том I, Том II и Том III», подержала их, прижимая к себе, а потом просто разжала руки, и они упали к ногам. И побежала к девчонкам, которые уже собирали сушняк для костра. Ветер налетал порывами, яростно листал тетради, шелестя страницами. Девчонки уходили в разные стороны все дальше, дальше, а на вершине холма, над песчаной лысиной, где ничего не росло, кружился ветер. Ветер, только ветер!..
Бумага и толстые обложки тлели, не хотели гореть. Вспыхнули сначала травинки, затрещали, и потом уже занялась бумага. Девчонки стояли вокруг костра, следили за тем, как огонь распространяется, охватывает черный коленкор обложек, скручивает его, открывая на мгновенье картинки, строки песен, как чернеют слова и рисунки и затем вспыхивают, рвутся, на черные клочки пепла…
Раиса Русакова отошла, разбежалась и с каким-то странным воплем, то ли «и-го-го!», то ли «ого-го»! прыгнула через костер, взвихрив за собой искры и дым. Но больше никто прыгать не стал. Пылали страницы, над которыми девчонки коротали вечера, украшая их и разрисовывая. Дымок стлался по ветру над Лысой горой и таял в небе раньше, чем касался верхушек деревьев над соседним холмом. Трещали где-то рядом мотоциклы, самих мотоциклистов не было видно за деревьями.
— Горим! Горим ярким пламенем! — закричала Маржалета, стараясь привлечь внимание мелькающих между деревьями белых шлемов. Но и Маржалету никто не поддержал, и она смущенно замолчала.
Алена сидела на корточках, смотрела в огонь, ворошила палкой страницы своих и чужих тетрадей. Горел стишок: «Кто любит более тебя, пусть пишет далее меня», горели два сердца, факел и цветки, горел кинжал, пронзавший сердце свекольной величины и свекольного цвета.
Боль в сердце от быстрого бега или от чего… не проходила. И все вокруг: небо, ветер, дым костра и ощущение чего-то такого, что «Никогда!», — росло от этой боли. На сердце давила тяжесть. Хотелось выкрикнуть: «Никогда! Никогда!»
Алена поднялась с корточек…
«У меня за плечами — шестнадцать, Впереди же года и года. Буду строить, любить, увлекаться. Не умру. Никогда! Никогда! Впереди еще столько радости: и костер, и весна, и звезда! Никогда не узнаю старости! Не умру — Никогда! Никогда!»
В году тринадцать месяцев
Размышление о большом кленовом листе, упавшем с дерева
21 сентября 1963 года
Ночью был ветер.
Звезда средней величины, плохо пришитая к темному небу, оторвалась и, прочертив бледную кривую на горизонте, сгорела, не долетев до земли.
Утром ветер усилился.
И тогда, словно продолжая полет упавшей с неба звезды, с гибкого клена на бульваре Танкистов сорвался лист и, покружившись, лег золотой звездой на широкую грудь шар-Земли.
Так началась осень.
В 7 часов рабочего утра через бульвар Танкистов прошагал Володька-Кант. Он посмотрел на окна дома, в котором жил, увидел на своем окне засохший цветок в треснувшей плошке и перевел взгляд на окно артистки Татьяны Осиповой. Там, за синими занавесками, еще спали.
Володька-Кант поднял лист и понес его, покусывая горьковатый стебелек. И невдомек ему было, что в его руке шедевр, созданный самой природой, достойный того, чтобы быть выставленным в Лувре. И многим людям, прошедшим через бульвар Танкистов в это рабочее утро и оставившим отпечатки подошв на листьях, тоже было невдомек И вряд ли стоило их останавливать и сообщать им, что они топчут шедевры. Разве что… один раз, ради одной книжки…
Татьяна Осипова
1
Из окна комнатки, где живет Татьяна, видна площадь и семиэтажное здание гостиницы, над крышей которого по вечерам мигают ядовито-зеленые огни:
«О пожаре звонить по телефону 0-1»
«Об утечке газа звонить по телефону 0-4»
«В милицию звонить по телефону 0-2»
Эти строчки как бы отпечатываются с обратной стороны окна, и по вечерам, когда Татьяна возвращается домой после спектакля, нет надобности зажигать свет. В комнате царит, колеблясь, переливаясь, призрачный зеленоватый сумрак, как в аквариуме. Красной рыбкой с белым опереньем-циферблатом, волоча за собой черный спиральный шнур, плывет телефон, колеблются, будто глубоководные водоросли, витые стебли торшера, раскачивается у стены, словно лодка, диван-кровать.
Татьяна останавливается перед узеньким трюмо в углу и долго в него смотрится, маленькая, неподвижная, пока ее нечеткий силуэт, отражающийся в зеркале, тоже не начнет колебаться, раскачиваться. Татьяна так и называет свою комнату: «Мой аквариум».
Сегодня вторник — в театре выходной день.
И этот день только наступил, и он будет тянуться до самого вечера, до самой поздней ночи, длинный, радостный, большой день. День неожиданной покупки. Татьяна купила случайно в Детском мире нейлоновую шубку. Она весело думает, что ей давно надо было извлечь хоть какую-нибудь пользу из своего маленького роста.
На мгновенье ей приходит грустная мысль, что лучше бы заплатить за шубку нормальную цену и быть высокой женщиной. Но чего нет, того нет. Да вот и Комиссаржевская тоже была не очень высокого роста.
Татьяна подсела к телефону и стала придумывать, кому бы позвонить. Не придумав, набрала первую цифру коммутатора, а дальше палец сам нащелкал еще четыре цифры Борькиного телефона. Спросила, удобно облокотившись:
— Борис, ты?
— Ну, я.
Ответ неприветлив, но Татьяна не обижается. Отношения у них простые, товарищеские. Учились в одной студии, вместе готовили этюды, разучивали отрывки, вместе ездили без билетов в электричке, приглашали друг друга в общежитии на картошку с огурцами. Постепенно перестали замечать друг в друге мужчину и женщину и стали просто друзьями. Поэтому, когда получили направление в один театр, очень обрадовались, пошли в ресторан и, как мужчина с мужчиной, распили бутылку вина за то, чтоб не числиться в искусстве, а быть.