— Понимаете? — заигрывающе повторил он.
Девушка хотела еще пуще нахмуриться, но вдруг снова прыснула, ей представилось, как десять человек, пришедшие вместе, расходятся по разным рядам и садятся в затылок друг другу.
— Понимаете? — с надеждой спросил Игорь.
Она поняла. Крестики быстро побежали по плану от первого ряда к десятому, и Игорь получил в руки двенадцать необычных билетов, где одинаковыми были места, а ряд на каждом билете был другой. На прощание девушка строго на него посмотрела:
— Только предупреждаю, гражданин, первый и последний раз.
— Да, спасибо.
Игорь попятился от окошка, движением головы закинул назад и уложил на место сползшие ему на глаза длинные, прямые волосы, мимоходом извинился перед очередью:
— Извините.
Очередь от него величественно отвернулась.
Ирина ждала около закрытого книжного киоска. Она стояла, заложив руки за спину, и разглядывала журнал «Советская женщина».
На мгновение Игорь подумал о том, что двенадцать билетов в кино — это двенадцать великолепных обедов в институтской столовой. Тоскливо заныло в желудке.
— Взял? — равнодушно спросила Ирина.
— Да.
Она вздохнула.
— Я надеялась: тебе не достанется. Ну, ладно.
Они вошли, когда прозвенел третий звонок.
Опоздавшие зрители заняли свои места, погас свет, и тут Ирина увидела, что впереди нее до самого экрана никого нет: ни одного человека, ни одной кепки, ни одной лысины. Плотную массу зрителей словно разрезали в этом месте на две части. Игорь сидел рядом и терпеливо ждал, когда она удивится. Ирина медленно повернула к нему голову. Он разжал руку и молча показал билеты.
— Что? — не поняла Ирина.
— Двенадцать… Двенадцать билетов взял… специально, чтоб без лысин.
Вдруг поняла. Потрогала билеты и с благодарностью, которую в себе не подозревала, сжала руку Игоря.
Сзади кто-то возмущенно стукнул сиденьем стула, и послышалось пронзительное стариковское шипение.
— Перестаньте шептаться, молодые люди.
— Тише!
— А я говорю, чтоб они тише.
— Вы — сами тише.
Ирина ехидно засмеялась.
На экране двенадцать рассерженных мужчин мучительно доискивались истины.
Выпустив руку Игоря, Ирина сидела, царственно откинувшись на спинку кресла. Ей нравилось, что впереди никого нет. Ей нравилось владеть миром.
4
Ирина стояла у окна в коридоре на четвертом этаже и смотрела сверху на институтский двор и дальше на улицу. Неясные огни вечерней улицы тускло дробились, расплывались на запотевших, испещренных накрапами и потеками стеклах. В окно почти ничего нельзя было разглядеть на неосвещенном дворе, кроме деревьев и оштукатуренного высокого пьедестала в центре клумбы. Этот пьедестал соорудили еще в прошлом году под памятник А. С. Макаренко, но статую так до сих пор почему-то и не привезли.
Ирина уперлась локтями в широкий подоконник, прижалась коленками к теплым деревянным решеткам, загораживающим батареи центрального отопления. Тепло, исходящее от батареи и от нагретого дерева, источающего запах сосны, обволакивало, завораживало, не отпускало на улицу, где моросил дождь. Было только очень скучно в длинном пустом коридоре.
Игорь стоял сзади, чуткий, тактичный, наморщив лоб и старательно приглаживая волосы, объяснял, почему задержался в аудитории. Но Ирина на все его объяснения отвечала:
— Ты меня не ждал.
— Меня задержал профессор.
— Ты меня не ждал.
— Перестань капризничать.
— Не ждал. И я здесь стою не из-за тебя, а просто потому, что мне нравится.
— Зачем ты это говоришь? Ты же знаешь, что я всегда жду тебя с упорством памятника.
Но Ирине нравилось капризничать. Она смотрела в окно и, повиснув локотками на подоконнике, раскачивалась.
— Ты мне не веришь? Хорошо, — сказал он. Повернулся и, не торопясь, даже нарочито замедляя шаг, пошел к лестнице. Ирина с любопытством следила за ним. Но он ушел, и любопытство сменилось сначала удивлением, потом раздраженностью, потому что Ирина осталась одна. И вдруг она увидела его. Сначала мельком обратила внимание, что на неосвещенном институтском дворе появился силуэт, потом, приникнув к окну и загородившись руками от света в коридоре, разглядела, что в центре клумбы на высоком пьедестале стоит какой-то человек в пальто и шляпе. Игорь! Он стоял, подняв воротник, выпрямившись во весь рост, стараясь спрятать и руки, и плечи от дождя под шляпой.
Ирина расхохоталась.
Из дальней аудитории вышли две девицы в очках. Громко разговаривая о том, что обалдели от занятий в лаборатории, и о том, что на улице дождь, они миновали Ирину. Одна из девиц свернула к соседнему окну, влипла в стекло очками, сказала равнодушно:
— Не перестал, — и вдруг ее голос надломился от удивления. — Смотри, Макаренке памятник поставили.
Вторая девица влипла в окно рядом.
— Где?
— Вон.
С минуту длилось изумленное молчание. Девушки сами себе не верили.
— Да это какой-то парень, — неуверенно сказала вторая.
— Чего он будет там стоять в дождь, — возразила первая.
Игорь взмахнул рукой, поправил шляпу. Девицы засмеялись.
— Пошли скорей, посмотрим.
Они заторопились вниз.
Через некоторое время появились в аллее, медленно прошли мимо клумбы. Потом, видимо, одна из них что-то сказала, они оглянулись на Игоря, засмеялись, еще раз оглянулись и побежали на улицу к троллейбусной остановке.
Игорь не обратил на них никакого внимания.
То, что он делал сейчас, было необычно, оригинально, не похоже на поступки других ребят института да и вообще на всех других людей. Он стоит под дождем на пьедестале, он — памятник любви. Он, человек с сильной волей, поставил себя здесь во имя всех Джульетт мира. Еще пятнадцать минут назад он был живым теплым человеком, но уже сейчас он превратился в камень: в гранит, в мрамор. Он будет стоять здесь, пока на придет Ирина и не прикоснется к нему, не оживит. Он будет стоять здесь под дождем, под градом, он будет стоять, даже если пойдет снег, до тех пор, пока Ирина не попросит его спуститься на землю.
Ирина ждала, когда ему надоест мокнуть, но он все стоял и стоял. Разозлившись, она достала из папки книжку «На балу удачи» — мемуары французской певицы. «В конце концов над ним каплет, а не надо мной», — подумала она. И ей действительно удалось вчитаться в книжку. Она забылась на полчаса, с удовольствием следя за тем, как уличная певичка мом Гассион становилась великой Эдит Пиаф.
Через полчаса, вспомнив, что она находится не в зале Шайо, а в институтском коридоре, Ирина посмотрела в окно и увидела, что Игорь по-прежнему стоит и мокнет. Читать ей расхотелось. Она мило подперла подбородок рукой и стала смотреть в окно на силуэт «памятника».
Фонарь на троллейбусной остановке горел ровно и тоскливо. Он освещал часть ограды, два дерева, черную клумбу.
Во всех углах двора таились серые тени. Фонарь не разгонял их, а лишь сообщал всему холодный блеск осени. Крупными капельками блестел пьедестал, блестела одежда Игоря, блестела темная зябкая листва деревьев. Ирина даже разглядела небольшую лужу около клумбы, в которой плавали, поблескивая, листья.
Ирина сдалась первая. Она вышла из подъезда под козырьком и, отвернув лицо от дождя, от клумбы, от Игоря, небрежно сказала:
— Ну, хватит… Я хочу домой.
Володька-Кант
Я заболел… Из-за трубы. Дядя Федя сказал мне, я сделал выводы и говорю Генке Морозову:
— Генка, ты в частном доме живешь, дай мне возможность заниматься.
Он, конечно, сказал, что не против помочь товарищу, но, дескать мать — отсталый в музыкальном отношении человек.
Я ему говорю: