— Ладно тебе, — пробурчал Юрий. — Ты уже столько наговорила за свои полжизни, что теперь и помолчать не мешало бы.
Татьяна устала говорить, помолчала, закончила бесстрастно, даже с какой-то ноткой жалости к себе.
— Иногда мне кажется, что я физически ощущаю, как из меня уходят минуты, слова, жесты в ту прожитую половину жизни. Я даже физическую боль ощущаю.
Юрий заботливо заглянул ей в лицо.
— Дать воды?.. Или, хочешь, я вина возьму? Или в аптеку сбегаю за каплями?
— Не надо.
Завязывая на ходу фартук, подбежала Нина.
— Извините, я совсем забыла про вас. Стала снимать фартук и вспомнила.
— Почему снимать? — заинтересовалась Татьяна.
— Все! — улыбнулась девушка. — Эти столики закрываются. Вас обслужу, и все.
За соседний столик уселся толстый и лысый дядька. Он барственным жестом попытался привлечь внимание Нины.
— Потом подойдете ко мне.
Нина и бровью не повела. Она достала книжечку из кармана фартука, карандашик и только тут соизволила заметить нетерпеливого клиента.
— Гражданин, — сказал она, — эти столики не обслуживаются, — и повернулась к Татьяне. — Есть ваше любимое клубничное варенье.
— Два — блинчики, — начал перечислять Юрий, — одну кашу с молоком и…
Татьяна его перебила:
— Подожди. Нина, почему закрываются… столики?
— Перешла на очное отделение.
— А разве ты учишься?
— На третьем курсе… на юридическом, — с гордостью сообщила она, перешла поближе к Гореву. — А вам?
— Мне кашу и кофе.
Нина записала все, улыбнулась.
— Вас по старой дружбе обслужу, и все. Директор ругается, ужас. Гражданин, напрасно вы сели сюда. Я же вам русским языком сказала: эти столики не обслуживаются,
— Почему?
— Официантки нет.
— А вы?
— Я не официантка.
— Как этот юмор понимать? Принесите мне тогда жалобную книгу.
— Вот смешной. Ничего я вам не принесу. Я больше здесь не работаю.
Татьяна закусила губу.
— Ниночка, — сорвавшимся голосом спросила она, — а на твоем месте есть кто-нибудь?
— В том-то и дело, что никого. Директор из себя выходит. Кого зря брать не хочет, а…
— Дай мне твой фартук.
— Зачем?
— Я тебя очень прошу.
Татьяна почти насильно развязала бант, фартук оказался у нее в руках. Нина улыбалась и не знала, что ей делать.
— Зачем это вам?
— И корону, и книжечку.
— Что вы задумали?
Татьяна повязала фартук, пристроила корону.
— Я работала официанткой… в пьесах. Подавала омаров в старинных английских ресторанах, устриц в парижском кафе. Я разливала вино в японских тавернах, марсельские кабачки мне тоже знакомы… Ну, как, идет мне этот наряд?
— Очень даже, — хихикнула Нина.
— Идем.
— Куда?
— Я сегодня за тебя поработаю, а завтра оформлюсь по всем правилам, со всеми справками.
— Ой, я не знаю, — засомневалась Нина, — директор не разрешит.
— Идем к директору.
— Сядь, — попробовал ее урезонить Юрий, — чего ты придуриваешься?
— Чем играть официанток на сцене, я лучше буду их играть в жизни. По крайней мере, чаевые настоящие.
Горев и Юрий остались сидеть за столиком. Они смотрели друг на друга и молчали. Шумно вошли Борис, Николай и Анатолий. Собственно, шум производил один Борис. Проходя мимо столика Татьяны, он похлопал Горева по плечу, необидно спросил:
— Ну, что там пишут французы?.. Подорожал французский бифштекс, а?
— Вы зря туда садитесь, — предупредил Горев, — там, кажется, не обслуживается.
— Ничего, садитесь, братцы. Алла, — позвал он, — подойдешь к нам?
— Хорошо, сейчас, — отозвалась девушка.
— Вот, а вы говорите — не обслуживаются.
Юрий скрипнул зубами, стукнул несильно кулаком по столу.
— Может, мне пойти за ней? — негромко спросил он у Горева. — Дать ей одну хорошую по шее?
— Что вы? — ужаснулся старик. — Она же артистка.
Борис занялся меню, а Николай и Анатолий с любопытством принялись разглядывать Юрия. Они смотрели в его сторону не назойливо, исподволь, вроде бы нечаянно, вроде бы интересуясь дверью, в которую вот-вот должен войти долгожданный знакомый.
— Муж Татьяны что-то хмурый сегодня, — сказал Николай.
— Да, — согласился Анатолий.
— А что, если нам пригласить его к себе за столик? — встрепенулся Борис.
Анатолий покачал головой.
— Он же не один, с Татьяной. Вон лежит ее сумочка, — он вздохнул, улыбнулся, пошутил: — А зря мы ее, кабальеро, отдали за него замуж.
— Почему? — весело не согласился Борис. — Он хороший парень.
— А мы что, плохие?
— Да, а мы что, никуда не годимся? — поддержал Николай. Борис не ответил. Он приподнялся чуть-чуть, и попытался поймать за фартук пробегавшую мимо официантку.
— Аллочка, деточка, ну?
— Сейчас. Я вас обслужу, только пересядьте за мои столики. Эти не обслуживаются.
— Обслуживаются!..
Все, как по команде, повернулись на голос Татьяны. Она прошла мимо, поставила перед Горевым и Юрием приборы, хлеб.
— Вот ваши вилки-ложки, вот твои вилки-ложки, муж.
Подошла к столику, где сидели Анатолий, Николай, Борис, не поднимая глаз, достала книжечку, карандашик, изготовилась писать.
— Что желаете заказать?
Борис расхохотался, откинулся на спинку стула.
— Танька, ты что, никак из роли не выйдешь?
— Я здесь работаю. Что будете заказывать?
Анатолий тронул ее за локоть.
— Таня, что это значит?
— Я жду! Заказывайте!
— Таня!
— Хорошо, подумайте пока. Я к вам подойду, — мимоходом бросила Гореву, — кашу вам подогревают. Сейчас принесу. Обождите минуточку.
— Да я вообще…
Она торжествовала: победила-таки себя. Можно праздновать победу. С сегодняшнего дня она больше никакая не актриса, с сегодняшнего дня она будет брать чаевые, с сегодняшнего дня она такая же обывательница, как Таисия Демонова.
Татьяна собрала грязную посуду и пошла между столиками на кухню. Внезапно ей в спину ударил выстрелом голос Киры:
— Девушка, четверть булочки нельзя принести?
Татьяна остановилась, не сразу обернулась.
— Можно.
На лице Киры отразилось неподдельное изумление.
— Татьяна?!
— Черного или белого?
— Ты что?
— Черного или белого? — повысила голос Татьяна.
— Белого, — растерянно ответила Кира.
— Сейчас принесу.
Татьяна огорошила бывшую подругу бесстрастно-профессиональным голосом настоящей официантки и осталась вполне довольна собой.
Выйдя из зала, она на минуту остановилась, прислонилась плечом к стене. Ей самую малость стало нехорошо, потому что она с необыкновенной ясностью поняла, что в этом фартуке она начинает новую, неизвестно еще какую жизнь.
Размышления о двух венках
Бульвар Танкистов тянется через весь город вдоль шоссе Москва — Симферополь, затем заворачивает, огибая стадион, и заканчивается у входа на площадь треугольным вытянутым язычком бледного пламени.
Здесь горит вечный огонь.
И днем, и ночью он освещает чугунные плиты, на которых выбиты имена погибших воинов.
И днем, и ночью он освещает черную низко склоненную фигуру матери. В платке, скорбно надвинутом на самые брови, она наклонилась, чтобы положить туда, где колеблется язычок пламени, слизывая вокруг снег, тяжелый чугунный венок.
Площадь лежит прямо перед ней, ярко освещенная дуговыми фонарями, но она склонилась и видит только маленький бледный язычок пламени и чугунный венок.
А на той стороне площади театр, а над театром в просторной древнегреческой тунике, словно бы летящая вместе с низкими облаками, — Мельпомена. Богиня тоже держит венок, но она подняла его высоко над головой, чтобы всем было видно, что это венок из листьев лавра.