И сидела, перебирая знакомых всех,
И поняла с наступлением темноты,
Что иногда мы не знаем тех,
Кто нам приносит цветы.
В середине сентября Ирина почувствовала приближение чего-то очень хорошего и большого. И с первой прохладой по утрам, когда она увидела влажные крыши, порыжевшие деревья на бульваре Танкистов, Ирина почувствовала, что пришла наконец ее осенняя весна. Каждое утро она спешила к почтовому ящику и — ничего в нем не находила. Ирина досадовала, что нельзя пойти на почту и потребовать, чтобы ее корреспонденция не залеживалась, а доставлялась вовремя. Но, к сожалению, к осенним почтовым операциям: Бульвар Танкистов, дом 217, кв. 5, — почтовое отделение не имело никакого отношения.
Ирина ждала кленовый лист, как ждут письма от любимого. А письмо все не приходило и не приходило.
Тогда она сама пошла к деревьям. Ее позвал ветер . Первый настоящий осенний ветер в этом году. Он врывался в густые, еще наполовину зеленые кроны деревьев и шуршал ими, рвал в разные стороны. Но осень только пришла в город, и ветер, намерившийся остричь деревья наголо, пока, как плохой парикмахер, выщипывал лист-другой из пышной шевелюры бульвара.
Ирина никуда не ходила одна, всюду таскала за собой Игоря. И в этот раз он безропотно ее встретил у трамвайной остановки.
На скамейке сидела девчонка в коротком красном пальто. На груди у нее был приколот булавкой кленовый лист.
— Смотри, — обрадовалась Ирина, — та самая девчонка.
— Какая? — сумрачно спросил Игорь.
— Королева осени.
— Королева гриппа, — пробурчал Игорь.
Ирина подошла к девчонке, сказала:
— Здравствуй!
— Здравствуйте, — отчетливо ответила королева и покосилась на дедушку, который сидел на другом конце скамейки и читал газету.
— Кто это тебя наградил такой звездой?
— Это не звезда, это лист.
— Но он ведь похож на звезду?
Малышка посмотрела на лист, ничего не сказала, сползла на землю и бочком-бочком обежала Ирину и спряталась за дедушкиной газетой.
Игорь с насмешливой улыбкой взял Ирину под руку, увел по дорожке в сторону, лениво процедил:
— Что это тебя потянуло на педагогические разговоры с детьми дошкольного возраста?
— Нет, правда, он у нее как звезда на груди… Да?
Игорь не сразу ответил, помолчал, обиженно произнес:
— Понимаю, кому я обязан этой прогулкой.
— Мне… Кому же еще?
— Нет, — он запрокинул голову вверх, будто хотел рассмотреть маленькое пятнышко на облаке, — не тебе, а ему.
Ирина притворилась, что не понимает.
— Кому ему?
— Тому типу, что тебя засыпал в прошлом году листьями.
— Ты, кажется, ревнуешь… к листьям? — засмеялась она.
Засмеялась не потому, что смешно, а потому, что у нее было какое-то возбужденное состояние, словно бы она слегка охмелела от ветра и от ожидания неизвестного.
Игорь сдержанно усмехнулся.
— Ревность истощила себя в XIX веке. Слишком большая роскошь для нашего нервного столетия.
По обе стороны бульвара в шахматном порядке торчали синие телефонные будки. Здесь была установлена добрая половина всех телефонов-автоматов города. На одной такой будке на самой крыше прилепился кленовый лист.
— Достань, — попросила Ирина.
— Ни за что, — улыбнулся он.
— Ну, хорошо, я сама.
Она открыла дверцу, уцепилась руками за самый верх и поставила ногу на узенькую перекладину, разъединяющую два больших стекла.
— Руки прищемишь, — испугался Игорь.
Ему пришлось держать дверь, пока Ирина тянулась к листу и обиженно морщила свой нос. Она все-таки достала, но спрыгнула так неловко, что подвернула ногу и сломала каблук.
— Ну. вот, — сказала она, — из-за тебя испорчена такая осень. Надо возвращаться домой.
Игорь повернул каблук.
— На свете есть не только студенты пединститута, короли и дипломаты, но и сапожники. Но «домой» — это мне нравится.
— Нет, нет, — запротестовала Ирина, — если ты уверен, что на свете существуют сапожники, давай попытаемся хотя бы одного найти.
Горбун встретил их веселым смешком. Он охотно принял заказ.
— В футбол играли? — и засмеялся.
Ирина вежливо улыбнулась, Игорь надменно пожал плечами.
— А-а-а! Знакомые туфельки, — неожиданно пропел горбун и постучал пальцем по подошве, показывая: вот она, примета, по которой он узнал туфельки.
— Вы ошибаетесь, — холодно проговорила Ирина, — я их купила в прошлом году и еще ни разу не отдавала в починку.
Горбун так развеселился, что отложил молоток в сторону, а к Ирине протянул свои грязные руки и сложил вместе, словно хотел показать, что она сказала такую смешную вещь, что у него даже руки смеются.
— Не понимаю, что тут смешного, — вмешался Игорь.
— Ни одни туфли год без починки не проносятся на молодой, полной жизни и энергии ноге, да еще девичьей.
— Мне же лучше знать, — попробовала прервать его смех Ирина. Но горбун ничего не хотел слушать и все смеялся, постукивая ногтем по подошве, и смеялся.
— Я уже два раза чинил эти туфельки. Вот гвозди, которые я вбил для разговору. Ни у кого таких гвоздей в городе нет, мне их привезли из Одессы. Это же мои гвозди.
Ирина и Игорь переглянулись. Сапожник раздражал их.
— И все-таки вы ошиблись, я их еще ни разу не чинила.
— Я чинил. А приносил ваш папа.
— Послушайте, — Игорь перегнулся к горбуну через загородку, — у нее нет никакого папы.
— Подожди, — отстранила его Ирина, — какой папа?
— Ваш папа.
Горбун перестал смеяться и, показывая им на гвоздики, которые он забивал своими руками не для починки, а для разговору, стал описывать, как выглядит ее папа. Еще один. Третий по счету. Один папа-портрет все двадцать лет на стене провисел без движения, второй папа жил, как выяснилось, на соседней улице и пальцем для Ирины не пошевелил, а третий папа, выходит, носил ее туфли к сапожнику. «Хорошо бы, действительно, — с усмешкой подумала Ирина, — найти такого папу, который бы носил мои туфли к сапожнику». По описаниям горбуна она никак не могла понять, кто же третий. И вдруг к нарисованному портрету — к бритой голове, к пиджаку, к брюкам — сапожник добавил одну деталь: брови, и Ирина узнала дядю Федю.
2
Федор Петрович шпаклевал пол на кухне, Ольга ему помогала. Потом она куда-то вышла и пропала. Оглянулся — нету, еще раз оглянулся — опять нету. Пошел за ней. В свою комнату заглянул — нету, в Иринину заглянул и остолбенел…
Ольга стояла перед портретом на кухонной табуретке и, неловко изогнувшись, вытирала с рамы пыль тряпочкой.
Федор Петрович замахнулся, чтобы стукнуть кулаком о дверь и спросить у Ольги, зачем она туда залезла. Но он смог только сжать пальцы и крикнуть:
— Ольга!
Она вздрогнула, но не повернулась к нему, а виновато опустила руки, слабо пробормотала:
— Пыль… Я вытираю пыль.
Ольга Дмитриевна не понимала, что с ней происходит. Портрет на стене гипнотизировал ее. Стоило ей только ненароком взглянуть на него, как она уже не могла отвести глаз и медленно шла к простенку, а подойдя, зачем-то трогала рукой раму. Со стены на нее смотрел человек, которого она сама сочинила себе в мужья, а Ирине в отцы, человек, придуманный для поклоненья. Икона.
Ольга Дмитриевна каждый день думала о том, что портрет доживает свои последние дни. Ирина — упрямая девчонка, но не настолько упрямая, чтобы оставить его в своей комнате на всю жизнь. Она боялась признаться даже себе, что ей жалко портрета. И страшно. Ольга Дмитриевна как-то отодвинула в сторону раму и замерла: на стене резко выделялось пустое место. Как жить с таким пятном, если даже портрет будет снят? Побелить?.. Но оно будет каждый раз проступать и сквозь побелку. А если даже и удастся его замазать известкой, все равно Ольга Дмитриевна будет угадывать на стене молчаливый четырехугольник.