Татьяна достала чемодан, побросала в него рубашки Юрия. За дверью стояла Таисия Демонова. Так и не ушла. Ну и терпение!
— Вас я тоже перечеркиваю, — сказала Татьяна. — Держите!
— Что еще такое? — удивилась свекровь.
— Чемодан, вещи. Я развожусь с вами. Я возвращаюсь к старому замыслу.
— К этому старику, что ли? — не поняла Таисия.
— Ничего-то вы не понимаете. Я возвращаюсь в театр.
Перед носом Таисии захлопнулась дверь. Но не на таковскую напали. Тотчас же раздался барабанный бой в две руки. Татьяна засмеялась, открыла ей.
— Вам требуется последняя реплика?
— А свет кто будет тушить в уборной? Иван Ветров?
Татьяна захлопала в ладоши, услыхав такие замечательные слова.
— Все, все по-старому. Нет ни кафе, ни мужа, ни Таисии Демоновой.
— Как это меня нету?
— А так: раз — и нету!
3
Когда Татьяна вошла в актерскую комнату, там никого не было, кроме Киры и костюмерши — полной женщины в белом халате. Актриса возвела руки к потолку, а костюмерша ползала перед ней на коленях, уравнивала подол платья.
— Здравствуй! — сказала Кира. — Ты же сегодня не занята.
— Так просто зашла.
— А распределение ролей тебя случайно не интересует?
Татьяна резко повернулась.
— Интересует.
— Между прочим, я знаю, ты ходила к главрежу и просила, чтобы тебе дали эту роль.
— Ну и что?
— Ничего, так даже бывшие подруги не поступают.
Татьяна не ответила. Из коридора выплыла инспектор сцены Ярославская.
— Где Горев?
Кира крутнула головой в сторону, где, по ее мнению, должен находиться кабинет директора и где сейчас происходило распределение ролей.
— Скоро они там?
— Не торопитесь, милочка, — пропела инспектор. — Минут через пятнадцать закончат, перепишу на чистый бланк и вывешу. Значит, никто не видел Горева?
— А хочешь… — вдруг зло прищурилась Кира, — я уступлю тебе роль? Честное слово. Пойду к главрежу и уговорю.
— Зачем? — медленно спросила Татьяна.
— Ну, тебе же очень хочется. Ты уже и роль вызубрила на случай моей преждевременной смерти, — она нервно засмеялась. — Жалко, если твой труд пропадет.
— Твоя жалость — это способность человека не жалеть, а жалить. Ты меня ужалила.
— Извини, пожалуйста, — пропела довольная собой Кира.
— Ужалила. Все!
— Ярославскую к директору! — закричали в коридоре. — Закончился совет старейшин.
Кира нервно вздохнула:
— Сейчас все решится.
— Что решится?
— Ты думаешь, они учтут, что ты в кафе пошла работать потому, что тебе ролей не давали? Твое хождение в народ…
— Не думаю.
— Нет, думаешь.
— Не понимаю, почему ты нервничаешь?
— Дай папироску.
— Я бросила курить.
Наконец появилась Ярославская. Бережно, на вытянутых руках она несла бланк с распределением ролей.
— Ну, что там? — Кира впилась в список, и Татьяна услышала, как четко читает Кира: — Зина — К. Зяброва. Это я. Затем, затем, ага, вот… официантка привокзального ресторанчика — Т. Демонова. Это ты. Опять официантка. Поздравляю.
Татьяна медленно подошла к доске приказов.
— Где?
— Вот, читай.
— Все правильно.
— Разумеется, по седоку и конь.
Татьяна устало улыбнулась.
— Не так правильно, как ты думаешь. Ничего-то ты, Кира, не понимаешь. Я думала, ты счастливая, что играешь главные роли, а ты как-то странно себя ведешь. Не великодушно.
— Я счастливая.
Татьяна отрицательно покачала головой.
— Нет, счастливые люди всегда великодушны.
Кира молча проглотила пилюлю. Но Татьяне от этого не стало легче. Опять официантка.
— Где Горев? — проскрипел Катин голос. Она спустилась из буфета и с аппетитом дожевывала бутерброд с сыром. — Сейчас начинаем. То приходит за два часа до начала, а то не дозовешься.
— А вообще не слушай, что я говорю, — сказала Кира. — Нервы… Сдали… Главреж совсем сбесился. Душу выматывает.
Она хотела еще что-то добавить, но ее оборвал крик. Совсем не театральный крик, ворвавшийся в актерскую комнату отдыха из коридора. Пятясь, появилась Катя.
— Он… умер.
Татьяна подалась вперед.
— Кто?
Катю бил озноб.
— Он под столом лежит мертвый. Он совсем ледяной.
— Кто?
— Там… Горев.
Татьяна бросилась в коридор… Когда она вернулась, Катя все еще дрожала, а Кира, Борис и Анатолий сидели притихшие, растерянные.
— Умер, — сказала Татьяна, словно бы удивляясь.
И тут снова со своим вопросом, особенно нелепым в такой момент, появилась Ярославская.
— Ну, где же все-таки Горев?
— Умер, — сказала Татьяна.
— Не остроумно.
Она величественно отвернулась от Татьяны, собираясь повторить свой вопрос.
— Умер! Слышите, умер, — почти в самое ухо ей крикнула Татьяна.
Ярославская никак не могла понять, что Горева больше нет. Она так привыкла к нему, что он всегда есть, он казался ей, да и вообще всем, вечным. Она недоверчиво смотрела на всех.
— Он мне не заплатил в Красный Крест.
Борис скривил губы в дрожащую улыбку.
— По-вашему, он должен был сначала заплатить в Красный Крест, а потом умереть?
Катя плакала.
— Надо объявить зрителям, — встрепенулась Татьяна. — Это ничего, что он был маленький актер. Он умер, как Мольер… на сцене.
— А кто это сделает?
Выпутавшись из занавеса, Татьяна лицом к лицу оказалась с огромным залом, который был заполнен людьми, пришедшими на веселую комедию.
— Товарищи… — Голос ее плохо слушался, и пришлось начать снова. — Товарищи… зрители! Спектакль… задерживается на несколько минут по… техническим причинам. «Хотелось не так… Не смогла… Горев простит. Театр есть театр. Люди пришли на веселую комедию. Они хотят смеяться».
Она ушла с освещенной сцены в темноту, села у стены на свернутый ковер. В голове вертелись где-то вычитанные слова: «Не за горами, не за долами, не за реками, не за морями есть таинственная страна, где светит нарисованное солнце, где сражаются картонными мечами и только умирают по-настоящему…»
Володька-Кант
Если мне очень бывает весело, я играю на трубе. Марш трубадура. Когда Татьяна разошлась с Юркой Демоновым, я весь вечер трубадурил. Трубадурил, трубадурил. потом слышу: кто-то в гости пришел Открываю — какая приятная неожиданность: Таисия Семеновна Демонова. Я человек вежливый, говорю.
— Здравствуйте, заходите, пожалуйста, милости просим, бонжур.
А она мне:
— Ты что?
А я ей:
— Что что?
Она вертит около уха пальцем, словно хочет просверлить насквозь свою голову.
— Музыка чья? Твоя?
— Нет, — говорю, — одного классика.
— Не о том спрашиваю, ты играл?
— Я.
— Больше не будешь.
Ногой пихнула мою дверь, и она, конечно, на английский замок защелкнулась, как будто кусок проволоки перекусила, а я в тапочках на босу ногу по другую сторону разумного очутился.
— Вы что? Как это понимать? Это диверсия против мирной жизни полноправного члена общества.
Хотел прочитать ей лекцию о ее моральном облике, но она слушать меня не стала, покатилась со ступеньки на ступеньку вниз. Я за ней. Она от меня, я за ней и, конечно, сообщаю:
— Я пожалуюсь управдому.
— Жалуйся.
— Вы не имеете права панибратски обращаться с чужими дверьми. Вы за это заплатите.
— Накося!
Она перед самым моим носом возмутительным образом хотела захлопнуть дверь. И еще удивилась:
— Куда ты?
— К вам.
— Это еще зачем?
— Для материальной компенсации за причиненный моральный ущерб.
Она хотела меня вытолкнуть на лестницу, но я подогнулся и проскочил у нее под рукой. И уже в коридоре сказал:
— Здравствуйте еще раз.
Стою в гостях и объясняю, что ей придется меня и кормить, и поить, и предоставить место, где я буду спать, пока Юрка не откроет мою дверь, потому что я пальцем не пошевельну.