Услыхав, что сын, говоря с Сильвой о Житаве, упомянул Охранов, Ировцова превозмогла свое обычное предубеждение против странного города и попросила их, поскольку они знают больше, рассказать все подробней. Хотя и она бывала на ярмарках в Житаве, но в отличие от своих любопытных соседей, в Охранов никогда не заходила. Из проповедей в костеле Ировцова усвоила, что жители Охранова еще дальше, чем иноверцы, отошли от истинного пути к спасению, и боялась погубить свою душу, посетив город, зараженный нравственной проказой. Она и слышать не хотела об этих заблудших овцах. Но в тот день в ней все же пробудилось женское любопытство.
Нелегко пришлось Антошу, когда он по просьбе матери начал свой рассказ, хотя говорил обстоятельно и обо всем имел суждение, основанное на собственном опыте. Охранов привлекал его с юных лег, он заезжал туда еще в бытность батраком. Правила и законы, по которым жила эта община, служили благодатной пищей для его пытливого ума. Но именно своим умением разбираться во всех этих премудростях Антош больше всего рассердил мать. Ировцова поминутно прерывала сына, умоляя не кощунствовать, не гневить бога. Она ни за что не хотела поверить, что Охранов, как утверждал Антош, основан «чешскими братьями»;[7] сын будто бы прочел об этом в печатной книге, где говорилось, что вера, которую исповедовали в поселении, триста лет назад была распространена почти по всей Чехии. По мнению старушки, чешский народ никогда не мог быть настолько испорченным, она, пожалуй, расплакалась бы, если бы Антош продолжал стоять на своем. Но видя волнение матери, он поспешно перешел от веры к общественным установлениям.
— В Охранове нет ни богатых, ни бедных, — возобновил свой рассказ Антош. — Каждый там получает работу, на какую способен. Торговля ведется за общий счет, и доходы от нее принадлежат всем. Хранятся они в общей кассе. Зато у каждого жителя есть домик с садом, община обеспечивает ему и средства к существованию, а после смерти — такую же, как у других, могилу с надгробным камнем.
— Это только справедливо, — отозвалась старушка, не желая прямо хвалить что бы то ни было, раз оно исходит от еретиков, хотя равенство в жизни и даже после смерти ей нравилось, — ведь все мы равны перед богом, роскошь и гордость грешны, а после смерти — еще и смешны. У нас, христиан, в стародавние времена уже было однажды заведено, чтобы один не мог иметь больше другого, но с тех пор мы с божьей помощью так размножились, что нас теперь точно песчинок на морском берегу, и правила эти не удержались.
— Если супруги не поладят меж собой и вызовут своими ссорами осуждение общины, — продолжал Антош с невольным вздохом, — им дозволено разойтись и вступить в новый союз.
— Слава богу, у нас больше стыда, — горячо перебила его мать, — муж да жена, которые своими сварами не дают покоя соседям, могут расстаться друг с другом, но в другой раз сочетаться браком не смеют. Это же сущий срам, ежели женщина выходит во второй раз замуж. А что, коли она невзначай повстречается со своим первым мужем! Не хочу произносить слова, которого она заслуживает. И как только такие женщины детей своих не стыдятся!
— Дети остаются у родителей до семи лет, а потом мальчиков берет на воспитание «дом братьев», а девочек — «дом сестер», чтобы и тут было соблюдено равенство и одни дети не получали лучшего образования, чей другие. В этих домах они живут, пока не станут взрослыми. Как только девушка подрастает, община выдает ее замуж, а юношу женит…
— Община выдает замуж и женит молодых людей? — удивилась Сильва. — Вот не знала! Ведь многие будут связаны с теми, кто им, возможно, не по сердцу. А как же быть, коли парень вообще не хочет жениться, а девушка — выходить замуж?
— Оставаться холостым не разрешается. Парень должен выбрать одну из трех девушек, девушка — одного из трех парней…
— Но это просто жестоко! — сердилась Сильва. — А ежели ей не нравится ни один из многих сотен?
— Как, например, тебе? — вмешалась Ировцова. — Я очень хорошо понимаю, почему охрановские матери позволяют отнять у себя детей и передают их на воспитание в школы. Девушки, что вышли замуж по приказу, никогда не смогут быть настоящими женами, а жены, что в любую минуту готовы бросить мужей, не способны и детей своих любить как следует. Они им безразличны, точь-в-точь как мужья. Чему дивиться, коли тамошние мужчины легко ко всему относятся, им-то, мужчинам, бог дал совсем иную кровь, чем нам. Но чтобы этак поступали женщины! Представляю, каковы они! Наверняка сплошь франтихи да лентяйки, ничего, поди, не делают, только щеголяют нарядами…
7