Берега кажутся совершенно безжизненными. За день пути мы видели всего несколько сизых чаек, двух длинноклювых крохалей и черного коршуна, отлетевшего на шесть километров от ближайшего берега. Когда катер был километрах в семи от берега, на его палубу залетели шмель и несколько мелких серых ручейников.
В шесть часов вечера осталась позади бухта Берхии, за которой снова стали попадаться участки сосновых лесов. Над водой появился вечерний туман. Катер вошел через Ольхонские ворота в Малое Море и бросил якорь в районе Загли.
Севернее острова Ольхон ландшафты изменились: чаще стали встречаться обнаженные щебнистые склоны, в падях росли низкие корявые лиственницы — свидетельство частых и сильных ветров. Остались позади Онгурены, мыс Рытый, и уже было видно то место, где приморский горный хребет плавно переходил в Байкальский.
Горы стали массивнее, их пики острее, в распадках и у вершин с юго-восточной стороны лежало еще много прошлогоднего снега. Здесь начинались наши будущие владения.
Утром 15 июня, простившись с губой Заворотной, где была вторая ночевка, мы продолжили путь на север. Больше уже не встречалось скучных мест. Катер проплывал мимо огромных скал, всюду на берегах стояла глухая, дремучая восточносибирская тайга, и на добрую сотню километров к северу нельзя было рассчитывать встретить ни одного населенного пункта.
Мы все были на борту катера и с интересом наблюдали за берегами, которые теперь не казались безжизненными. Создавалось впечатление, что жизнь там бьет ключом. Я стоял рядом с капитаном, когда услышал громкий голос Велижанина.
— Да не туда, не туда смотрите. Правее, за черной скалой. Два… три… нет, два… четыре, четыре. Да вот они, вот, вот.
Эх вы, слепая команда!
Слепая команда, тесной кучкой сбившаяся на носу катера, увидела наконец то, что давно уже заметил Велижанин в неясном мареве просыпающихся берегов.
В излучине крутой губы по берегу двигалось что-то большое и темное. Это неясное что-то то распадалось на несколько хорошо различимых пятен, то снова становилось единым целым. Велижанин уверял нас, что это были медведи, и очень возмущался, что мы не спешили ему поверить.
Скоро стал хорошо виден приблизившийся берег, где вплотную к воде придвинулись высокие и крутые горы, оставляя между собой и озером лишь неширокую светлую полоску пляжа. Резко выделяясь на ярком фоне гальки, по нему шли четыре медведя. Три из них были совсем маленькими, и было нетрудно догадаться, что перед нами проходит медведица с медвежатами-лончаками. Трех медвежат вместе легко встретить только на знаменитой картине Шишкина, и мы все с восторженным любопытством наблюдали за таежным семейством.
Медвежата казались черными мячиками, быстро катящимися среди камней. Они то обгоняли мать, забегая далеко вперед, то, поравнявшись с ней, исчезали за ее спиной.
Катер медленно скользил по воде. До берега оставалось не больше двухсот метров, и я решил, что для моего длиннофокусного объектива это расстояние не будет препятствием. Глухо щелкнул затвор фотоаппарата, в тот же миг медведица подняла голову и бросилась в лес. Сквозь шум мотора, к которому звери успели, по-видимому, привыкнуть, она услышала такой слабый звук! Два медвежонка, смешно подбрасывая задние лапы, быстро помчались за ней, но их третий собрат был увлечен в этот момент чем-то особенно интересным: он переворачивал большой камень и пытался заглянуть под него. Когда медвежонок поднял голову, берег оказался пустым. Растерявшись, он побежал вдоль берега в противоположную сторону, на мгновение остановился, покрутил головой и что было духу пустился в лес догонять своих потревоженных сородичей.
Так мы увидели первых медведей на том сказочном берегу, где, по единодушному утверждению охотников, эти звери бродили стадами. Вскоре мы убедились, что охотникам не всегда приходится быть мюнхаузенами и что на этот раз мы встретились не с традиционной охотничьей гиперболичностью, а с точным отражением действительности.
Не прошло и часа, как показались еще два медведя. Пробираясь своими неведомыми тропами высоко в горах, они вышли на снежное пятно, где мы сразу же заметили их и хорошо рассмотрели в бинокль. Косолапые пересекли снежник, взяли направление к долине реки и вскоре исчезли в зарослях кедрового стланика.
Оживление в отряде нарастало, но когда катер огибал Елохинскую бухту, восторги достигли предела. На поляне, в нескольких метрах от старого нежилого дома, стоял марал с большими, ветвистыми, очень красивыми рогами. Марал увидел катер, отбежал к краю поляны, остановился и долго смотрел на нас, круто изогнув шею. Зверь, должно быть, понял, что мы не хотим причинить ему никакой обиды. Он шагнул два раза, опустил голову и что-то ущипнул с земли.
Решительно, мы едем по зоопарку! — воскликнул Велижанин, чувствующий себя на вершине блаженства.
Катер проходил невдалеке от берега, и, в самом деле, создавалось впечатление, что мы попали в великолепный зоологический сад, где животные совсем не боятся человека и водятся в изобилии. Лето 1958 года обещало быть одним из интереснейших в нашей жизни.
Наш кораблик осторожно приближался к мысу, вокруг которого плавали последние осколки льдов. Одна большая льдина, похожая на гигантскую белую тарелку, виднелась на воде у самого горизонта. Ее края были усеяны черными точками. Когда мы смотрели на льдину в бинокли, точки становились большими и начинали шевелиться. Это лежали байкальские нерпы, а вокруг льдин плавали головки, или поднырки — так называют нерпу в воде охотники-нерповщики.
Одна из льдинок ударилась о борт катера и с шипением рассыпалась на мелкие кусочки. У берега раздался громкий шум. Громадная стая крохалей поднялась с воды и, описав в воздухе плавную полуокружность, села в другом конце бухты.
Солнце тем временем поднималось все выше и выше. Легкий туман, волнистой лентой висящий над берегами, начал рассеиваться и пропадать. Появилась небольшая радуга. Ее верхняя дуга мерцала и искрилась множеством разноцветных огней.
Катер обогнул скалистый мыс, и радугу не стало видно. С берега повеяло спокойным дыханием прибайкальской тайги.
Тесными, сомкнутыми рядами стояли даурские лиственницы, черные многовершинные кедры, ярко-оранжевые сосны; вдоль русл узких горных речек сбегали с гор светло-зеленые ленты ив-чозений и душистых тополей. Чем-то таинственным и загадочным веяло от этой дремучей, крутой стены.
Озеро было почти спокойно. Пришла та торжественная послеутренняя тишина, когда все обитатели тайги уже ушли на покой, готовясь к вечернему бдению.
Капитан впервые подходил к берегу в этой крутой губе. Большие камни у подножия скал вошли здесь далеко в воду, пряча в ней свои гладкие спины, о которые сегодня так мирно плескались прозрачные гребешки. Капитан волновался.
— Боцман, набрасывай, набрасывай!
Мальчишка-боцман бросал к носу катера и потом быстро выбирал из воды тонкий узловатый канат с небольшой гирькой на конце. Пропуская сквозь пальцы узлы каната, он отсчитывал глубину озера.
— Два… Два… Два…
— Не ленись. Не ленись. Чаще набрасывай.
— Два… Один и восемь…
— Я кому говорю, не ленись!
— Один и восемь… Один и восемь… Полтора!
— Стоп… Бросай якорь!
Катер остановился, и солнце ярко сверкнуло на его белых бортах. Разгружались быстро и молча, и вот уже в последний раз шлюпка отошла от берега и прильнула к борту катера. Ее подняли лебедкой на палубу и крепко притянули к шлюпбалкам.
Понемногу набирая скорость, катер стал выходить из губы. С палубы громко кричали, желая нам всяческих благ на том необитаемом берегу, куда был только что высажен наш небольшой отряд. Боцман долго стоял на борту катера и с завистью смотрел на берег. Он мог снова увидеть нас не раньше чем через четыре месяца.
Четыре месяца мы будем бродить по горам, работать до изнеможения, мечтать у яркого костра, дышать всегда прохладным воздухом тайги, питаться ягодами, грибами, рыбой, звериным мясом и дикими травами. Мы расставались с обитаемым миром… Четыре месяца будем жить без беспокойства за опоздание на работу, без толкотни в автобусах и трамваях, без очередей в кино и поликлиники… словом, без всего того, что называется длинным нерусским словом — цивилизация.