241
раниям на факультете царит затхлая атмосфера группировок, отнюдь не способствующая развитию критики»1.
В соответствии с советским политическим ритуалом критическая статья в прессе являлась необходимым основанием для служебного и партийного расследования и последующего наказания виновных. В. В. Кузнецов, зная, что этих людей голыми руками не возьмешь, решил серьезно проработать вопрос. Если верить заинтересованным лицам, речь шла о подготовке исключении И. С. Ноя и В. Ф. Зудина из партии2.
В марте закончила работу комиссия. В итоговой «Справке», датированной 15 марта 1953 г., указывалось на неправильное использование и извращение критики со стороны заведующих кафедрами т.т. Ной и Пугачева, которые по-настоящему не желают руководить работой кафедр, а также «...не осуществляют достаточного контроля и помощи в деле улучшения идейно-теоретического уровня лекций каждого преподавателя. <...> Т.т. Ной, Пугачев, Зудин, будучи связанными личными приятельскими отношениями, переносят эти отношения на деловую почву. <...> Они не критикуют друг друга и не вскрывают до конца причины и следствия ошибок тех товарищей, которые не критикуют их самих по принципиальным политическим вопросам. <...> Они не скупятся приклеивать своим критикам ярлыки "неспособный", "академик" и другие, приклеивают ярлыки: "политически вредная лекция", "разглашение государственной тайны", "политическая ошибка"»3.
Проверяющие посетили восемнадцать лекций и четыре семинарских занятия. Они нашли, что лекции т. Зудина страдают схематичностью, недостаточной аргументированностью, бездоказательностью, сдержанно похвалили лекции тт. Шахматова, Кислицина.
«Что касается лекций т. Ноя, то яркого представления о характере и качестве составить не удалось, так как членами комиссии была посещена лишь одна лекция. Общее впечатление от прослушанной лекции положительное, но имеются и недостатки»4. Иначе говоря, уни
103
верситетская комиссия подтвердила все без исключения обвинения Павловича и Шахматова, тем самым создав основания для принятия решительных организационных мер: исключения из партии и снятия с работы. Дальше в дело могли вступать иные инстанции. Противники И. С. Ноя и В. В. Пугачева были готовы отплатить им той же монетой.
И. С. Ной, как и обещал, отправил письмо на имя секретаря обкома, в котором обвинял В. В. Кузнецова в зажиме критике, а также в слабости к идеологическим уклонам.
В обкоме не спешили. Политическая ситуация после смерти И. В. Сталина оставалась неопределенной. Вплоть до 4 апреля не было ясно, как повернется дело врачей. Занимать какую-либо сторону в университетском споре казалось небезопасным. Заступиться за И. С. Ноя, а он еврей. Принять сторону партбюро, а оно примиренчески относится к идейным ошибкам. Лучше ждать.
23 апреля партийное бюро университета в расширенном составе приступило к обсуждению статьи «Халтурщики». Вместо 10-12 человек — в таком составе обычно заседало партийное бюро, — собрали втрое больше: членов комиссии, студентов-пятикурсников, сотрудников факультета. В самом начале заседания П. И. Хитров поинтересовался, почему оно проходит так поздно — через два месяца после публикации. В. В. Кузнецов ответил, что проверяли факты; не могли разыскать тов. Ноя. Потом выступали проверяющие, которые вновь указывали В. Ф. Зудину на методические недостатки его лекций, но отмечали и положительные стороны. Н. П. Игнатьев пояснил, как Зудин появился в университете. Спорили, являются ли лекции В. Ф. Зудина неудовлетворительными с методической точки зрения, «так как студенты не уловили содержания лекции», или все-таки удовлетворительными, хотя и с оговорками: «Первые вопросы освещал не по плану, прыгал с одного вопроса на другой». Пеняли на то, что Зудин экзамены принимает либерально: «Нельзя ставить отлично, если студент не отвечает на все вопросы билета». Об И. С. Ное позабыли. В общем, шло рутинное обсуждение без особого накала, пока не выступил студент-выпускник юридического факультета Владимир Трефилов. Перед тремя дюжинами преподавателей и студентов он произнес заранее заготовленную речь, написанную по всем правилам советского ораторского искусства. В протокольной записи она занимает более шести машинописных страниц. Текст речи заслуживает того, чтобы быть опубликованным, хотя бы с некоторыми пропусками. Преамбулу приведу полностью: