267
Управление милиции, в свою очередь, также докладывало о принятых мерах по усилению общественного порядка: обезврежена бандитская группа, задержаны участники разбойных нападений и пр.
Отписывался об усилении воспитательной работы среди молодежи обком комсомола.
В конце концов, постановление бюро обкома от 27 апреля было «...снято с контроля» как выполненное.
На первый взгляд, здесь все обыкновенно. Типичный случай функционирования советской бюрократической машины. Анонимный гражданин жалуется большому начальству на отдельные недостатки и недоработки начальства малого. Москва требует разъяснений от своих местных агентов, те признают свои ошибки, обещают их исправить, выносят взыскания, сочиняют постановления, собирают справки и доклады, которые затем с течением времени списываются в архив. С точки зрения формальной, все операции с «письмом Климу Ворошилову» укладываются в эту схему. А вот что касается содержания, скрытого за казенными оборотами, то оно не столь просто и однозначно.
Начнем с письма. Автор его, взявший в качестве псевдонима, числительное — «85 человек», был, скорее всего, мужчиной вполне зрелого возраста, политически подкованным и грамотным, хотя и не слишком образованным. Правда, в деле сохранилась только копия, переписанная в секретариате Верховного Совета на машинке, так что ошибки могли и устранить, хотя, как правило, этого не делали. Стиль же не меняли никогда. Судя по нему, письмо сочинил человек, поднаторевший в чтении официальных бумаг, скорее всего, маленький служащий, может быть, отставник НКВД-МГБ, или прокуратуры, на крутых поворотах карьеры потерявший и чин, и партбилет. По этой причине и пишет наш автор не в ЦК КПСС, а в Верховный Совет.
Впрочем, молотовские органы сочинителя не искали. В политике анонимный автор разбирается, знает хорошо не только новую должность Клима Ворошилова, но и ее конституционный статус. Официальной риторикой владеет превосходно: идея — признать уголовных преступников врагами народа и на этом основании расстрелять — свидетельствует о глубоком знании большевистской логики, а возможно, и практики образца 1937 года. Только в одном он расходится с партийной линией: явным образом не любит молодежь, не противопоставляет кучке хулиганов и бандитов сплоченные ряды юных строителей коммунизма, оказывается не в состоянии пересилить личную неприязнь и страх по отношению к дерзким и бесшабашным подросткам.
Итак, можно предположить, что автор письма — человек немолодой, грамотный, далеко отстоящий от властных учреждений, явно
103
не фронтовик — о войне в письме ни строчки. Он жадно ловит все слухи и охотно им верит. На местное начальство не надеется. Правда есть только в Кремле. Его письмо к Ворошилову — отчаянный крик о помощи, но не только. Житель Молотова призывает Правительство изменить закон — вернуть смертную казнь за уголовные преступления. В 1954 г. вернули.
Письмо очень точно передает атмосферу страха и неуверенности, порожденную нахлынувшими событиями — смертью вождя и большой амнистией.
Едва ли не все истории, о которых оно рассказывает, это страшные городские сказки. Не распинали злые хулиганы нагую деву на кресте, не проигрывали в карты 300 юниц, не палили из озорства поселок Шпальный. Не мчались по воскресным улицам кареты «Скорой помощи», увозя изрезанных, изрубленных людей. Постового, правда, разоружили, ну так это случалось и раньше.
Самое главное, не злодействовали на улицах города амнистированные преступники. Их 4 апреля в областном центре просто не было. Амнистия 27 марта 1953 г. была актом политическим, а поэтому неожиданным и технически не подготовленным. Из лагерей предписывалось немедленно освободить тысячи людей, выдать им документы, деньги, проездные билеты по месту жительства и, в конце концов, трудоустроить. Самое легкое — это было прочесть на утреннем разводе указ об амнистии, подписанный все тем же Климом Ворошиловым, выкрикнуть здравицу родному Правительству, а дальше решать навалившиеся неожиданно проблемы. Нужно было создать комиссию, пересмотреть, а затем рассортировать всю лагерную картотеку по статьям и срокам, отобрать отпускников, найти где-то деньги, одежду, раньше времени закрыть наряды за март, договориться с железной дорогой, в общем, для лагерной администрации дел было невпроворот. По приказам на всю подготовку отводилось десять дней. В реальности, процедура освобождения затягивалась до четырех — десяти недель: Амнистированных отпускали на волю без гроша в кармане, зачастую без сапог, в рваных телогрейках последнего срока. Сносную одежду отбирали.