В ситуации открытого противоборства, нарушающего естественный ход событий, местные партийные органы выступали в роли посредника между конфликтующими сторонами. Сохранить контроль над ситуацией, не повторить эксцессов 1937 г. — таковой была стратегическая цель, которой следовали местные партийные руководители вопреки спонтанным проявлениям социального протеста снизу, давлению сверху и воздействию клановых группировок изнутри.
103
ГЕНЕРАЛЬСКИЕ ДЕНЬГИ Денежная реформа 14 декабря 1947 г. в г. Молотове
Стоит задать себе вопрос, какое знание может найти историк, погруженный в изучение быта номенклатурных работников сталинской эпохи. Что дают для науки перечни окружающих их вещей, сведения о рутинных поступках, реконструкция норм домашнего и служебного общежития? На память приходит суждение о том, что люди в «сталинках» не придавали особенного значения этой стороне жизни. И выглядели, и были аскетами, бескорыстно отдававшимися службе, проводящими дни и ночи в скудно обставленных, плохо отапливаемых, прокуренных кабинетах. Из всех радостей жизни им, мол, было доступно только обильное питание, сопровождаемое неумеренным потреблением алкоголя за плотно закрытыми дверьми, втайне от сослуживцев, соседей и просто бдительных прохожих.
Не является ли этот интерес досужим любопытством историка, жаждущего заглянуть за кулисы бюрократического мира, подсмотреть изнанку вещей, вторгнуться в частную жизнь публичных деятелей прежней эпохи? Не поручусь за авторов бестселлеров, сочиняющих толстые тома про кремлевских жен, детей и любовниц. Вполне возможно, что их пером движут именно эти мотивы, дополненные коммерческими соображениями. Замечу только, что книги эти к исторической литературе не принадлежат, хотя бы потому, что их авторы или не знакомы с методами исторического исследования, или не считают нужным их применять.
Для историка (а стало быть, и для истории) изучение повседневных структур социальной жизни в их индивидуальном или корпоративном воплощении представляется делом иного рода: необходимым и неотложным. Нельзя понять поведение социальных групп или отдельных их представителей, абстрагируясь от действительных условий их существования, от малых социальных практик, от низовых проявлений их социальной природы. Участники исторических событий могут проводить границу между своими публичными и частными поступками, могут верить также, что такая граница существует и
72
убеждать себя и других в том, что домашняя жизнь — это нечто неважное, внимания не заслуживающее. Для историков эти верования являются лишь малым фрагментом общей картины, менее значимым, нежели реальные социальные практики.
Дело не только в том, что знание повседневности помогает «...разрушать официальный обман, гипнотизировавший ряд поколений». По мнению М. Н. Покровского, высказанному в начале прошлого века, такая процедура была бы небесполезной «с точки зрения материалистического понимания истории1. Таковой она остается и сегодня, вне зависимости от того, каких методологических принципов придерживается исследователь. Иначе так и будем считать, наперекор фактам, что сталинские чиновники были образцом бескорыстия.
Более важной задачей представляется реконструкция социальной среды, в которой формировалась сталинская номенклатура. Ее привычки, поведенческие стереотипы, материальные интересы, окружающие предметы, способы и формы потребления — все то, что обнимается понятием повседневность, что на самом деле являлось подлинной лабораторией номенклатурной политической активности, в том числе и лабораторией политической мысли. И если историки не знают о том, как функционировала эта лаборатория, их представления о советском прошлом остаются приблизительными, неполными, даже искаженными.
Повседневный быт провинциальной сталинской номенклатуры до сего времени, однако, известен мало. Только в воспоминаниях «кремлевских детей» можно встретить некоторые детали домашней жизни. «Пока я не женился, я жил в доме отца, — рассказывал журналисту Степан Микоян. — Еда там была бесплатной. По-моему, до 1948 года за питание семья не платила вообще. Получали все, что заказывали. Продукты привозили не только домой, но и на дачу, где жили мы, наши родственники, и всегда бывало много друзей. Дачей, едой, прислугой мы пользовались бесплатно»2. Другие члены семьи Микояна высказываются более обстоятельно. Одна из его невесток пишет об особом кремлевском комфорте, который «проявлялся в аккуратной уборке, в чистом белье, для всего было свое место — газетный столик, столик для телефонов, шкафчик для обуви и прочего. Книги в так называемых «шведских» шкафах, хорошо пригнанные белые двери комнат, в ванных комнатах мыло всегда свежее, но наше советское,