Озол отмахнулся от этого, так угнетавшего его вопроса. Ответ на него он ведь ежедневно слышал на протяжении всего своего боевого пути от Москвы до Старой Руссы, где его ранило. Слышал от спрятавшихся в земле русских крестьян, которым удалось уйти от немецких жандармов и их собак. И все же он испытывал нечто вроде разочарования в друзьях из-за того, что они смогли оставить свою землю, не спрятаться в ней, не скрыться в дремучих лесах.
Вечером прибывшие улеглись на полу, укрывшись шинелями. Но спать им не пришлось. Только стали засыпать, как их разбудили воющие над городом немецкие мины, разрываясь то тут, то там. Все поднялись и вышли в сад: бывшие фронтовики привыкли доверяться земле. Через час наступила тишина; но до рассвета она вновь была нарушена грозным говором наших и вражеских орудий.
На рассвете они отправились в волости собирать оставшихся жителей, искать людей, которые были бы способны руководить местными делами, разъяснять задачи и цели Советской власти. Дорога, по которой должен был идти Озол, вела через лес, тянувшийся на несколько километров. Военный комендант города посоветовал не идти ею, так как в лесу, возможно, еще скрывались остатки разбитых немецких частей. Надо было пройти в обход лишних десять километров через соседнюю волость. Он пошел вместе с двумя уездными работниками: долговязым, сутуловатым Вилисом Бауской и маленькой, голубоглазой Эльзой Янсон. Молодые люди сдружились еще на курсах советских работников в Москве, и потом они тоже были вместе. Озол привык видеть веселые глаза Эльзы, но сегодня они были печальны, как лесные озера после дождя. Когда Вилис зашел в дом напиться, Эльза присела на придорожный каменный столбик, пристально посмотрела Озолу в лицо и попыталась улыбнуться, но улыбка получилась натянутой, деланной.
— Товарищ Озол, — внезапно и торопливо заговорила она, — я тебя всегда считала сильным человеком, хочу просить у тебя совета.
— Ну, выкладывай, что тебя удручает, Эльза, — сказал Озол серьезно, но про себя усмехнулся словам «сильный человек». Мысль об оставленной семье снова дала о себе знать.
— Ты ведь знаешь, что мы с Вилисом сдружились. Больше того. Мы решили не расставаться. В Горьком, где я жила, один земляк говорил мне, будто ему известно, что муж мой погиб во время эвакуации. Я с этим свыклась. Затем я встретила Вилиса. Ну… мы друг друга полюбили. Нет, я не могу об этом говорить, все получается как-то банально. — Она замолчала.
Озол улыбнулся:
— Не конфузься, Эльза. Мне не нужны красивые слова. Достаточно того, что я тебя понимаю.
— Ну хорошо, — собралась с духом Эльза. — Но вот, на днях, в Мадоне, я встретила свою приятельницу, и она рассказала, что Артур жив. Работал на старом месте, но стал пить. Будто с тоски по мне.
— И теперь ты не можешь решиться, с кем остаться? — спросил Озол.
— Не знаю, как это сказать. В первое мгновение, когда узнала, что Артур жив, во мне воскресло столько воспоминаний. Но затем от этих воспоминаний повеяло могилой. Это — цветы, цветы, пахнущие гнилью. Я растерялась.
— Жизнь потребует, чтобы ты решилась, — добавил Озол.
— Да, я знаю, — ответила Эльза. — Я еще не все сказала. Жизнь этого уже требует. Этот могильный запах оттого, что я мысленно сравниваю Артура с Вилисом. Артур любил литературу. Мы с ним много читали, спорили. Ему нравилась форма в искусстве. Мне нужно было содержание. Но наши споры казались мне интересными. Вилис столько не читал. Он сирота, уже с детства начал сам зарабатывать себе на жизнь. В нем есть что-то грубоватое — нет, это не то слово, — но ты же сам его знаешь. Воспоминания об Артуре чуть было не заслонили моих чувств к Вилису. Я стала обоих сравнивать, а это ведь нехорошо. Но, когда я уже было хотела уйти от Вилиса, во мне что-то взбунтовалось. Артур работал на старом месте и с тоски по мне пил, но ничего не сделал, даже пальцем не шевельнул, чтобы мы могли вернуться. Артур пил, а Вилис воевал, потерял руку.
— Ты ведь не думаешь решать вопрос формально, — вставил Озол, когда Эльза на мгновение замолкла. — А что подсказывает тебе твое сердце — в какую сторону оно зовет?