Юрис помрачнел. В груди закипала обида на жену, не пустившую Карлена к партизанам; тогда он остался бы здесь. А теперь? Не будь у него тяжелого ранения, они, сын и отец, сидели бы каждый в своем окопе и стреляли друг в друга. Не из ненависти, не из-за разности мировоззрений, но из-за нелепого насилия и вот ее, матери и жены, слабости. Старая песенка всех матерей: сынок, дескать, еще мал, кто за ним в лесу будет ходить, кто даст поесть. У него с языка чуть было не сорвался упрек, но он вовремя сдержался. Ольга и так была разбита; она, наверное, и сама себя проклинала. И не получится ли так, что он все бремя вины, давившее его все эти годы, взвалит на жену: неси, мол, его дальше, а я счастливо отделался. Возможно, этим летом, когда ей надо было решиться, как быть, Ольга растерялась точно так же, как он, когда должен был уехать.
— А где Мирдза? — его опять кольнуло в сердце и мгновенно в мозгу пронеслись все уже испытанные опасения, все допущенные им возможности, заставлявшие его бороться с самим собою, высмеивать себя, называть обманщиком, который пытается обмануть судьбу: раз я от тебя ничего не жду, ни на что не надеюсь, то ты не можешь уготовить мне ничего такого, что удивило бы меня. Он подумал — лицемеришь и тайно надеешься, что судьба оставит тебя в покое, пощадит, просто потому, что не стоит с тобой возиться, ведь все равно ей не оглушить тебя внезапным ударом, — ты ко всему готов.
— Мирдзу увезли с собою хозяева, наши же Саркалисы, — показала Ольга рукой в сторону большого соседнего хутора.
— Как, разве Мирдзе нужно было идти в услужение к хозяевам? — вспылил Юрис. — Разве у вас в своем доме не хватало хлеба и работы?
— Хватать-то хватало, — Ольга бессильно махнула рукой, — но не разрешили работать. Все вызывали в волостное правление и предупреждали, что на нашем клочке земли слишком много людей, одного человека необходимо отдать. Если Мирдза не наймется к Саркалисам, то ее пошлют на работу в Германию. Тогда мы порешили, что лучше уж здесь остаться, на месте, по крайней мере, не разлучимся.
— А ты не могла спрятать ее в перелеске за Волчьим болотом? — начал было Юрис с такой укоризной в голосе, что Ольга съежилась и в глазах у нее сверкнули слезы.
— Юрис, что ты говоришь! — упрекнула теперь она. — Саркалисы уехали отсюда, когда еще никого не угоняли. Только он сам остался, был шуцманом. Бегал по лесу, угрожая расстрелять всех, кто ждет большевиков. Как же Мирдзиня могла не ехать… Как же я могла ее спрятать? Ты говоришь это так, словно я не выплакала своих глаз.
Озол, мрачный, молчал. Он сознавал, что был несправедлив к жене. Он удивлялся и сам спрашивал себя, куда девалась нежность, согревавшая его сердце на фронте или в госпитале, когда он думал о своем доме, детях, жене. Где все те ласковые слова, с которыми он обращался к ним, когда его никто не слышал? Сейчас ему казалось, что близкие обидели его, не сумели остаться и дали себя угнать в позорную неволю.
— Не плачь, Ольга, — попытался Юрис преодолеть чувство досады. Но он произнес холодное «Ольга» вместо сердечного «Оля» и, чтобы исправить это, неуверенно погладил руку жены. Эта неловкая ласка растопила застывшие слезы Ольги и, припав, обессиленная, к плечу мужа, она безудержно зарыдала.
— Юрис, Юрис, вот какая наша встреча! — прорвались сквозь слезы слова, полные горя. — Сколько мы а тебе говорили, думали, как тебя встретить… Но получилось совсем иначе… Проклятые немцы! — воскликнула она. — Увезли нашего Карлена… словно от сердца кусок оторвали… И где теперь Мирдза скитается?..
— Не плачь, Оля, — Юрис нежно погладил волосы жены, с которых соскользнул платок и открыл уже пробившуюся седину. — Может быть, они найдут дорогу обратно. Пока дитя живет под крылышком матери, оно слабо, как птенец, но едва станет самостоятельным, начинает защищать себя. Оля, все будет хорошо. — Убеждая жену, Озол сам верил своим словам. — Вот увидишь — они вернутся!
В это мгновение он вспомнил юношей и девушек, потерявших родителей, но правдой или неправдой попавших в латышскую стрелковую дивизию и привыкнувших к военной жизни. Это только предубеждение родителей, что дети беспомощны, что их нужно опекать. Жизнь учит быстрее школ и книг.
Ольга сразу же пришла в себя, будто именно этих слов ждала она от Юриса. Ей так хотелось услышать, что дети вернутся, и когда это сказал муж, сам только что вернувшийся после долгих, столь тяжелых лет разлуки, то ему можно было поверить.
Чтобы рассеять накопившиеся чувства, Озол попросил жену показать ему, что осталось от их маленького хозяйства. Ольга засуетилась, начала было убирать со стола посуду и еду. Увидев, что Юрис едва прикоснулся к пище, повернулась к нему и недоуменно пробормотала: