А в это самое время
на звездном апрельском небе —
это весна всех людей —
победа зажигает зарю
и лучи восходящего солнца,
прорываясь
сквозь шквал огня и стали,
простираются далеко
за это побережье,
за твои золотистые пляжи,
несгибаемая Плая—Хирон.
Че — Живет!
I
Удар раздался в воскресном воздухе
(воскресный день прозвучал, как удар).
Раздался удар, словно кто—то упал в ущелье
(это с силой ударился тот незабываемый воскресный
день).
Сильный удар прогремел по долине
(это воскресенье прокатилось эхом),
и впивается звук в остроконечные вершины
горных хребтов
(это воскресный день цепко держится в памяти),
растекается по континенту,
пересекая моря, сотрясая волны,
и приводит в дрожь народы на Земле.
Грохочет удар, словно катятся горные глыбы,
словно бурные реки, выходящие из берегов,
перекатывают с силой гигантские валуны.
От удара брызжет алая кровь,
и ее тяжелые капли сотрясают сердце.
Этот удар прозвучал в воскресенье,
эта октябрьская кровь на карте мира
оставила несмываемое кровавое пятно.
II
Партизан, в сердце раненный,
возрождается. Прямой его взгляд,
устремленный вдаль, проникающий в ночь,
в опасность, в боль и в будущее,
бросает вызов и проклятья. Он в небо
устремлен, этот чистый, как родниковая вода,
немеркнущий взгляд.
Раненый партизан возрождается.
Его лик светлеет, озаряя ночь.
Слышится треск срастающихся костей.
Буря, вздымающаяся в груди, с силой взрывает ночную тишину.
Раненый партизан возрождается
и становится великаном.
(Что же делать? Омрачает террор первые радости
от первых проблесков победы.
Микроволновый передатчик взрывается в атмосфере
нервными закодированными посланиями.
Напряженно гудит телефонный провод
Ла—Пас — Вашингтон.
Телеграфные сообщения летят быстрее молний:
Пентагон — Белый дом — Госдепартамент — ЦРУ.
Словно удары кнута, проносятся в воздухе
отрывистые приказы по—английски.
Боливийские военные
охвачены страхом. Телеграммы в Ла—Пас
выкрикивают приказы, переведенные на испанский,
и грохотом отдаются в Валье—гранде. Еще омерзительней
оловянные лица, охваченные ужасом.
Руки дрожат, погрязшие в преступленье.)
Раненый партизан возрождается
и становится великаном.
III
Им, вероятно, проще
убивать детей, расстреливать шахтеров,
охотиться на индейцев, брать на мушку всех тех,
кто в знак протеста поднимает свой голос
и сжимает в кулак натруженные руки.
Им, видимо, проще сеять смерть
с борта самолета
и засевать землю небывалым голодом.
Но не так—то просто попасть в самое сердце
раненого партизана, воскресшего
и превратившегося в великана.
Они не могут прицелиться в широкую грудь,
вздымающуюся от криков
возмущенного народа.
Им трудно прицелиться…
Рука, осмелившаяся
нажать на курок, повиснет плетью.
Онемеют голоса, отдавшие приказ
совершить преступленье.
Не сможет пуля поранить сердце. Погибший партизан
не умер — он живет!