Постепенно лицо мирмидонца начало синеть. Он хватал воздух ртом, как выброшенная на берег рыба, дёргался всем телом, но сделать ничего не мог. Наконец его тело в последний раз выгнулось дугой и замерло в скрюченном положении.
Братья без сил повалились рядом.
— Только никому никогда не рассказывай, как мы его одолели, — через некоторое время пробормотал Гектор, не отрывая щеки от песка. — Нас просто поднимут на смех. Вся героическая оборона Трои превратится в фарс, из которого сделают десятки гнусных комедий. Над нашими смертями будут глумиться жалкие торговцы и рабы. Для любой победы есть предел, перейдя который, неизбежно проиграешь. Парис, придумай для наших что-нибудь, у тебя лучше получается. Обещай, что все узнают нужную правду. Нужную. Обещай.
— Обещаю, брат. Сейчас я тебя только переверну… Эй, да это же…
Что увидел Парис, изнемогший Гектор уже не узнал: он провалился в глубокий обморок.
Из беспамятства его вывел пинок под ребро. Герой поднял голову и рывком сел.
Он был со всех сторон окружён мирмидонцами. Вражеские воины молчали и хмуро глядели на него. Вдалеке, в нескольких стадиях, мелькали пятки Париса. Догнать младшего царевича, самого быстрого бегуна Трои, никто и не пытался.
Старший отряда осмотрел неподвижное тело Ахиллеса, тронул пальцем пятку и покачал головой. Затем, недобро сощурившись, сделал в сторону Гектора короткий жест.
Два обросших мышцами мирмидонца положили на песок копья и щиты и, поигрывая скрюченными волосатыми пальцами, двинулись к Гектору. Тот вскочил, крепко прижал локти к бокам и попятился.
— …И всё-таки ты не права, сестра. — Он задумчиво покачал головой. — Строго говоря, мы не властелины миров. Мы лишь ворота в них.
— Ну и что? Одно другому не мешает. Мы вольны распоряжаться судьбами всех живущих. Нескольких мгновений достаточно, чтобы существо из твоего мира перешло в мой, забыв прошлую жизнь. Тебе нужно чуть больше времени, но результат — тот же. Мы можем проделывать это с кем угодно, хоть с богами обоих миров. Разве этого мало?
— Мало. Властелин должен быть признан подданными. Я здесь — всего лишь один из местных царьков, ты у себя, насколько мне известно, поднялась ненамного выше. Мои тебя ненавидят, твои меня презирают. Если подытожить, результат получится довольно жалкий, не находишь?
— Нет. Подлинная власть всегда потенциальна. Главное, что мы можем.
Он опустил глаза и хмыкнул.
— А по-моему, главное то, что они нас просто не замечают. Наши подданные живут в параллельных мирах, которым ничего не известно о существовании друг друга, поэтому мы для них ценности не представляем. Мои для твоих — всего лишь однодневки, искорки на изломе камня, вспыхивающие и тут же гаснущие. Твои для моих — неживое, застывшее безвременье. Мы не только единственные, кто живёт сразу в двух временах, мы по сути — единственные обитатели общего мира. Целый мир на двоих — это слишком много. Если б ты знала, как я устал… Хочется украсть у тебя какую-нибудь покладистую красотку и зажить в своё удовольствие, как обычный человек. Наверное, так и сделаю, когда совсем выдохнусь.
— Брат, но ты же единственный, кто может почувствовать живую плоть в куске мрамора, разглядеть её жилы в толще породы… С твоей смертью навсегда прервётся связь миров — а ты хочешь ещё и приблизить этот момент?!
— Да кому она нужна, эта связь? Разве люди могут оценить чувства и переживания камней — вдохновение с тремя мокрицами, лишайниковый стыд, саморазрушение из-за утери касания?.. Живущим интересны только такие же, как они.
Молчание.
— А тебе?
Вместо ответа Пигмалион нежно погладил сестру по щеке, случайно зацепив живые волосы. Змеи негодующе зашипели, но укусить не осмелились.
Родственные души
Пасифая оттопырила нижнюю губу и поболтала ножками в воздухе. Бык шумно вздохнул, переступил с ноги на ногу и почесался о балясину. Крыльцо задрожало.
— У папы было чудесно, — задумчиво продолжала молодая женщина. — Он меня очень любил, часто играл со мной, лепил зайчиков из солнечного света, даже в повозке по небу катал. А ещё он всегда выслушивал меня и вообще обращался со мной как со взрослой, даже отпускал одну на Геликон. Не то что этот, — дёрнула она подбородком в сторону дворца. — Я фегодня пвинимаю фпавтанфкую девегафию, довогая, — издевательски зашепелявила она, — так фто вот тебе мефочек волотых, пойди у финикийфев выбеви фто-нибудь понавяднее, тофько не отввекай меня от гофудавфтвенных дев… Тьфу! Пробовала ему подсунуть свои планы обустройства Крита и эскиз парового двигателя — кривится, будто слизняка проглотил. А у меня, между прочим, не кочан капусты на плечах, меня учителя другим Гелиадам всегда в пример ставили! И остальные царедворцы не лучше. Кроме тебя, собственно, и поговорить не с кем.
— Это ещё что, — отозвался бык. — Ты хоть сама себе хозяйка, а я… Если б кто знал, как достали эти коровы. Про быков вообще молчу. Быки, одним словом. Когда я жил у Посейдона, мы с друзьями любовались сиреневым закатом, устраивали гонки между кружевными рифами, а иногда, напившись вина из актиний, даже щекотали ноздри Полуспящего Бога — у него при этом из носа выплывают струйки разноцветных воздушных пузырей, красивейшее зрелище! О нашем литературном кружке уже не говорю, я так по нём скучаю. А здесь… Если бы не ты, я бы, наверное, давно сбежал. Но мне с тобой очень хорошо.
— И мне с тобой хорошо, — протянула Пасифая. Она протянула руку и пробежалась тонкими пальчиками по шершавой шкуре, под которой бугрились каменные мускулы. Бык дёрнул ухом и довольно засопел. — Ты такой… надёжный. Сильный. Ты меня понимаешь, — подытожила женщина и вздохнула, отчего её пышная грудь колыхнулась. Бык уставился на неё как загипнотизированный и затаил дыхание.
— А жаль, что ты не корова, — наконец изрёк он. — У тебя вон какое вымя, прямо загляденье. Я бы… — бык осёкся посреди фразы и замолчал с виноватой мордой. Женщина подозрительно поглядела на быка, но тот явно говорил искренне и всерьёз. Пасифая зарумянилась и отвернулась.
— Всё равно у нас с тобой ничего не получилось бы, — внезапно заявила она. Бык окинул её оценивающим взглядом, подумал и грустно опустил голову.
Со стороны конюшни послышалось весёлое насвистывание и в дверях показался Дедал с какими-то свитками, волоча за собой на верёвке маленькую деревянную коровку на колёсиках — новую игрушку для царевичей. Бык и царица переглянулись и хитро улыбнулись друг другу.
— Думаешь, не проболтается потом? — тихо спросил бык, приблизив морду к самому уху женщины.
— Не-а. Мы его уберём с острова. Нет, не в этом смысле. Я тут одну штуковину придумала на досуге, надо будет ему основную идею подсказать. Он мужик умный, сам доработает.
Других лапифов он не видел уже очень давно. Великий древесный народ так и не смог оправиться после избиения, которое учинил ему Геракл, и исчез из этого мира, почти ничего после себя не оставив. Немногочисленные общины истинных лапифов таились глубоко в чащах лесов, а полукровки давно забыли о своём происхождении и считали себя людьми.
Блистательный насмешник, когда-то он был изгнан из племени за глумление над высокомерными старейшинами. Долгое время он скитался по Элладе, жил в лесах и горах, питался чем придётся. Лишь однажды он встретил сородичей, но не смог ужиться с ними и опять отправился бродяжничать.
Старость пришла незаметно. Устав от одиночества, он однажды прибрёл в город Кранию и поселился в нём, избрав самое людное место. Обуревавшие его в молодости честолюбивые замыслы и желания как-то незаметно ушли, он смирился с окружающей толчеёй, приобрёл привычку днями греться на солнце и нежить старые корни в мягком влажном уюте большого горшка. Жители и гости города часто пытались с ним беседовать; он с готовностью делился с людьми древней философией лапифов, но человеческий разум оказался неспособен вместить её в должном объёме. Его не понимали, нередко бранили и высмеивали, однако на следующий день, влекомые любопытством, всё равно возвращались к старому отшельнику.