— Это понятно… — сказал тот, явно не удовлетворившись моим ответом.
— Слушай, кончай ты про войну, — прервал механика-водителя Орлов. — Будет… Не будет… Это ты у Гитлера спроси.
— Да ну, стану я с дерьмом связываться, — всерьез обиделся Евстигнеев и рассудительно продолжал: — А вот ежели он сунется, то дадим ему по морде как следует. Кулак у нас крепкий.
Кулак у механика-водителя сержанта Евстигнеева и в самом деле был довольно внушительный.
Поговорив еще немного с бойцами, я направился к голове эшелона. Сзади все еще продолжалась дружеская перепалка Орлова и Евстигнеева, негромко позванивали струны гитары.
Вскоре вернулся комбат. Пришел не один, а с незнакомым мне старшим политруком — с виду уже пожилым, в движениях степенным, с внимательным взглядом карих глаз.
— Все, Лыков, откомиссарил ты в масштабе батальона, — сказал капитан Виноградов. — Прибыл с курсов мой законный заместитель по политчасти. Знакомьтесь, старший политрук Шамрин Михаил Васильевич.
Я в свою очередь тоже представился новому замполиту батальона.
После завтрака комбат поставил задачу на начало движения эшелона. И вот в назначенный час паровоз дал длинный гудок отправления. Нам махали платочками родные и близкие, махали весело, беспечно, потому что недолгой представлялась наша разлука: месяц, два — не больше. И никто тогда не мог знать, что для одних она продлится четыре тяжких года войны, для других станет вечной.
Паровоз прогудел еще раз и повез нас на запад…
* * *
Двигались мы медленно. Нас подолгу держали перед станциями у закрытых семафоров. Поначалу это раздражало, но потом мы успокоились, резонно рассудив: эшелон идет вне всяких графиков, он не один такой — вон все пути забиты, — а железная дорога, естественно, сразу всех пропустить не может.
На станциях не останавливались, проезжали их, иногда даже не успев прочитать название. Да это и трудно было сделать, так как поезд проходил, как правило, по самому дальнему от вокзала пути. И вообще ехали мы скрытно: часовые на платформах не маячили, хотя они, как и доложено, службу свою несли исправно. Двери теплушек мы, выполняя приказ, не открывали; смена паровозов происходила вдали от больших населенных пунктов, на каких-нибудь разъездах или полустанках. Мы понимали: эшелон воинский и об этом незачем знать каждому встречному-поперечному.
В теплушках было душно. Находящиеся под самой крышей оконца не могли обеспечить нас прохладой встречного ветерка, и мы не просыхали от пота.
Время в дороге тянулось медленно. Мы вели длинные разговоры о разных служебных и житейских проблемах, но больше всего — о положении в мире, о возможности гитлеровской агрессии, о новом месте дислокации, о котором мы толком ничего не знали. Комбат, например, на этот счет заявил:
— Будем стоять поближе к границе. А где именно — сообщат позже. Ведь не один наш батальон переезжает, а вся дивизия. Так что об этом пока беспокоиться нечего.
Разговор о международном положении начинал обычно начальник штаба капитан Е. М. Кваша. В этом вопросе, правда, он был не особенно силен, но для затравки умел отыскать что-нибудь такое, что сразу же всех заинтересовывало. А если появляется интерес, то находится и пища для дебатов. Они иногда тянулись до глубокой ночи и затихали не потому, что становилось все ясно, а потому, что смаривали сон и усталость.
Позади остались Чита, Улан-Удэ, Красноярск, Новосибирск. Нас не повезли, как мы ожидали, прямо на запад, а завернули на юг по Турксибу. Миновали Алтай. Казахстан встретил нас тяжелым застывшим зноем, иссушенной дожелта степью. Время от времени попадались высокие куполообразные мазары — старые захоронения пастухов-кочевников. Из окон было видно, как вдоль железнодорожной насыпи один за другим выныривали из своих норок пепельно-серые суслики, становились на задние лапки и с любопытством глядели на грохочущий мимо состав.
— Вот тварь какая! Кругом голо, жрать вроде абсолютно нечего, а она живет, — удивлялся капитан Кваша, наблюдая за выраставшими из-под земли живыми столбиками.
Эшелон двигался на юг, и мы терялись в догадках: куда все же нас везут? Если на запад, то зачем понадобилось делать такой крюк?
На станции Арысь, где Турксиб встречается с железнодорожной линией Москва — Оренбург — Ташкент, была назначена помывка личного состава. Истомленные жарой и долгой дорогой, мы с нетерпением ждали того часа, когда можно будет снять с себя потную одежду, ступить в прокаленную жгучим жаром парилку и смыть въевшиеся в тело пыль и паровозную сажу, а потом долго и с наслаждением обливаться прохладной водой…