Вывод из строя одного мотора никого не беспокоил: к этому мы привыкли. И, сделав необходимые записи в бортжурнале, я уже хотел было отдыхать, как заметил некоторое оживление техников. Выключившись из общей радиосети, они что-то кричали друг другу. Услышать их было невозможно, так как голоса были намного слабее гула моторов. Но помощник борттехника, очевидно получив дополнительное указание своего начальника, взял электрический фонарик и вновь юркнул в плоскость.
Первым заговорил командир корабля.
- Ну как, штурман, куда бомбы-то положил?
Я хотел было сказать, что если даже одна бомба и попала в канал, то две другие разорвались по обе стороны, нанеся ощутимый ущерб, как вдруг раздался голос Александра:
- Зачем убираешь обороты первому мотору?
- Нельзя больше, греется, - ответил Прокофьич.
Выход из строя обоих левых моторов грозил вынужденной посадкой на территории противника. И без того небольшая скорость полета стала еще меньше, к тому же на этой высоте упала и скорость попутного ветра. Казалось, что самолет повис в воздухе, скорость полета была лишь немногим более двухсот километров в час.
Облачность начала постепенно растекаться. Стали появляться большие разрывы. Теперь я мог контролировать свой путь визуально. Но на такой скорости мы не долетим до линии фронта и к восходу солнца. Более того, не имея возможности спрятаться за облаками, станем мишенью для истребителей противника.
Когда облачность прекратилась, вдруг прямо перед нами поднялось несколько лучей прожекторов. Мы выскочили на какой-то крупный населенный пункт. Надо было быстрее уходить. Но странно - артиллерия гитлеровцев не стреляла. Немцы, видимо, приняли нас за своих: их ввел в заблуждение неровный рокот наших моторов. И прожекторы один за другим гасли, так и не осветив нас ни разу. Что ж, на войне случается и такое...
Пункт, на который мы выскочили, определить было легко, так как сразу же за ним большая река делала крутой поворот на юг. Мы уклонились от заданного маршрута на сорок километров. Сообщив на землю, что пролетели над этим пунктом, я произвел расчет фактической путевой скорости. Оказалось, что при всех благоприятных условиях линию фронта мы можем пересечь только через семнадцать минут после восхода солнца и более чем через тридцать пять минут после наступления рассвета. Это вызвало на земле беспокойство. Одна за другой оттуда начали поступать радиограммы: "Где находитесь? Каково состояние моторов?.."
Передо мной стояла сложная задача: провести маломаневренный самолет, минуя охраняемые объекты. Сбить нас было теперь для артиллерии противника делом пустячным. Разумеется, это беспокоило и командира.
- Штурман, - сказал Додонов, - постарайся больше не выходить на крупные пункты. Высота малая, скорость тоже - собьют с первого выстрела.
- Уже учел, теперь не выскочим.
- Командир! - раздался голос Арсена, - а что будем делать, если и второй мотор откажет?
- Давайте обсудим, пока есть время, - ответил Додонов. - Будем прыгать с парашютами или садиться?..
Приняли решение - сделать вынужденную посадку и партизанить. А самолет сжечь.
С приближением рассвета Додонов начал со скоростью одной четверти метра в секунду набирать высоту. Минут через десять борттехник предупредил:
- Сожжем мотор, командир.
От набора высоты пришлось отказаться.
...Забрезжил рассвет. Теперь нам ни в коем случав нельзя было приближаться к крупным населенным пунктам и аэродромам. Трудно маневрировать, когда с трудом летишь по горизонту, и все же мы были вынуждены совершать полет ломаными курсами. Стало совсем светло, а самолет, казалось, не летел, а полз со скоростью вола... Всходило солнце. Наступил самый ответственный момент. Нужно было пересечь линию фронта в таком месте, где меньше огня. С минуты на минуту могли появиться истребители противника... В самолете никто не разговаривал.
До линии фронта осталось лететь несколько минут. Я решил пересечь ее в районе лесного массива.
- Ну, скоро? - спросил Додонов.
Ответить я не успел.
- Истребители противника справа выше нас, - раздался голос башенного стрелка.
Я открыл астрокупол и увидел справа пару "мессершмиттов", идущих под углом к нашему курсу, тысячи на полторы выше нас. Заметили они ТБ-7 только тогда, когда очутились почти над нами. Сделав резкий разворот влево, немцы со снижением стали выходить на огневую позицию. До линии фронта оставалось шесть-семь километров.
- Еще пара истребителей!.. - доложил стрелок.
Мне теперь делать было нечего, и я вылез в астрокупол, чтобы руководить огнем стрелков. Однако опасность внезапно миновала. Второй парой оказались наши истребители, которые и связали противника боем.
Линию фронта пролетели удачно. Зенитки не стреляли, а неорганизованный огонь пулеметов не причинил нам никакого вреда.
- Ну теперь мы дома, - вздохнул я облегченно, - Можно убирать газ хоть до нуля - линия фронта позади. Будем садиться, командир, или продолжать полет?
- Доктор, - обратился Додонов к Прокофьичу, - как здоровье мотора?
- Температура масла не растет, но увеличивать обороты нельзя, - ответил борттехник.
- Дотянем или нет? Горючего хватит? - допытывался Додонов.
- Должно хватить, расходуем очень мало.
- Тогда вот что. Штурман, прокладывай маршрут от аэродрома к аэродрому, а там посмотрим.
Так и сделали. Тянули от одного пункта до другого и долетели до своей базы.
21 августа 1942 года радио Сан-Франциско передало; "Многие корреспонденты сообщают о том, что в результате интенсивной бомбардировки советскими самолетами разрушен ряд военных объектов Данцига и Кенигсберга. Советские летчики бомбардировали немецкие города в течение нескольких часов".
Через некоторое время поступили более точные сведения. При бомбардировании объектов Данцига одна бомба очень крупного калибра упала на берегу канала, в котором стоял большой военный корабль. Взрывной волной снесены надпалубные сооружения. Корабль требует длительного ремонта. Помимо этого нанесены разрушения на судостроительной верфи.
Мысль о том, что двухтонная бомба разорвалась в канале, больше меня не тревожила. А утром перед входом в столовую боевой листок извещал о том, что Указом Президиума Верховного Совета СССР за успешные выполнения боевых заданий командования большая группа личного состава полка награждена орденами и медалями. В числе награжденных орденом Красного Знамени были командир эскадрильи Александр Додонов, комиссар Владимир Николаев и я.
Для устранения неисправностей в моторе нашим техникам потребовались одни сутки. 20 августа мы выполнили контрольный полет в районе аэродрома, и старший инженер полка принял решение выпускать самолет на дальнюю цель, но ограничил бомбовую нагрузку двумя тоннами.
Как всегда, после обеда летный состав собрался для получения указаний и подготовки к боевому вылету. Мы думали, что нам предстоит наносить повторные удары по Кенигсбергу и Данцигу, и были удивлены, когда узнали, что полетим на Варшаву.
- Наша цель, - сказал командир полка, - вокзал Варшавы с его подъездными путями. В это же время по другим объектам будут действовать части на Ил-4 с большим количеством самолетов-осветителей. САБы и полная луна обеспечат нам хорошую видимость объектов, так что я рассчитываю на высокую точность бомбометания.
Прогноз погоды был хорошим. Маршрут полета, в отличие от установившейся практики, представлял прямую линию от аэродрома до Варшавы. Контрольными ориентирами были определены реки Угра, Днепр, Березина, Шара, Буг и Висла. Последняя могла быть ориентиром для точного выхода на заданную цель.
Время удара определено от 00 часов 20 минут до 00 часов 30 минут. Решение инженера о снижении нашему экипажу бомбовой нагрузки командир полка утвердил. Но в самолет погрузили 80000 листовок, которые мы должны были выбросить над городом.
Взлетели последними, в 20 часов 43 минуты, и с курсом 253 градуса отошли от аэродрома. С набором высоты не торопились, летели на благоприятных режимах работы моторов. Через десять минут нас настигла темнота, но при луне шоссе и особенно реки просматривались хорошо.