Машины шли ощупью, с зажжёнными фарами.
Стоя на обочине, Ковальский до слёз вглядывался во тьму, выискивая свободную машину, «голосовал». Он старался переключить мысли на радости спокойной, обеспеченной жизни на новом месте, за¬бегал вперёд, в будущее, но стремительно развернувшиеся события возвращали его назад, держали в напряжении. Помимо воли он мыс¬ленно раскладывал факты по полочкам: улики и алиби, за и против... Что у них на него может быть? К чему быть готовым?
«Ян — тяжёлый... На нём столько, что ему за благо молчать. Да, его на хапок не возьмут. Одна его ошибка — стрелок! Дурак набитый. За мента ему выдадут... Не верю, что шмалял под «кумаром». Для невест «дурь» всегда имел, сам-то вроде не пользовал, учёный. А невест уго¬щал, чтоб ручными были. Вот если начнет колоться, тогда ему кроме мента предъявят пару могилок и — потолок! А в ожидании вышки, в войлочной одиночке, он ради помиловки родную мать с отцом зало¬жит, не то что Ивана Иваныча, друга ситного...
Дальше... Капа? Этот после двух ходок знает, как себя вести. Этот, чудик, учёный. А Кот, Колесов? О, этот расколется от дуновения ветра! Вчерашний солдат — это чужой человек. Хоть на колени он упади, хоть на все четыре мосла, закваска «комсомольца-добровольца» у него на¬ружу полезет, стоит только к брустверу его поставить. Они, чохом охваченные, никому до поры не нужные, они не то, что были раньше. Сколько с ними работал, никогда их не понимал. Особенно эту околоспортивную шпану. Пока ждут от них результатов, развращают по¬маленьку подпитками-поблажками, а то и всепрощением. И всё за то, что Бог дал силушки поболе, умишка помене. В спорте они мелькнут кометой, надежд не оправдали, а к станку, который за ними заочно числился, их уже не тянет. Амбиции и мускулов много, а профессии и желания работать не только нет, но даже не предвидится! Потому что им спускаться с Олимпа хуже, чем загреметь в тюрьму, но в преж¬нем звании. Как отвалился спорт, так и пошло-поехало, ходка за ход¬кой! Баламуты! И Ян из таких же. Если не успел Кота сделать «гро¬моотводом» да натравить его на тех петухов, из соседнего края, идти ему самому «паровозом», главным подельником, а ему такую телегу не вытянуть, тут не сила нужна, а чердак в порядке! Однако меня то¬пить им смысла нет. Кто я?
Ну, есть в уголовном кодексе статья для меня — соучастие в форме пособничества...
Но я — не исполнитель. А по закону строго — каждому своё! Я же их надежда, а надежду нужно иметь при любом раскладе...
И тут Ковальский оборвал мысль на удачно найденной точке и подсел в остановившуюся чёрную «Волгу», ухоженную, по-видимому, служебную, что было весьма кстати — такую не остановят.
Он устал от тяжких мыслей аналитика, чем грешат многие на за¬кате третьей молодости, и обрадовался быстрой езде, как бы удирая от тяжких раздумий, оставшихся позади, на обочине.
- Пошёл-таки снег, — бросил затравку водитель с разговора о погоде.
- В Артём ездили? — начал разведку Ковальский встречным вопросом, думая о своём.
- Жену начальника в аэропорт отвёз, сам занят, — пояснил водитель.
- Так... А не отвезете меня в Уссурийск? Пару часов и — там. Вот только могилку родительницы проведать заскочу. Без меня похо¬ронили, в отъезде был... На душе темно... Не хочу электропоездом...Заплачу за оба конца. И на поминки подкину на коньяк, договоримся?
- Ой, что вы со мной делаете, — заломался, сдерживая восторг, водитель. Помедлил для приличия. — Ну да ладно. Помочь челове¬ку в такую минуту — святое дело, — нашёл он себе оправдание. — До утра ещё уйма времени. Только у меня бензин на исходе, —. вспомнил он, что можно куснуть ещё малость «на шару».
- Держите на бензин. — Ковальский протянул полсотенную бумажку. — Вы меня высадите на повороте, поезжайте заправьтесь, а че¬рез часок здесь встретимся, идёт?
- Буду как штык! — отрапортовал приручённый начальством водитель.
Ковальский вышел на повороте и сошёл с дороги в сторону тропинки, что вела в заброшенный угол кладбища, к заветной могилке.
С транспортом подвезло! Теперь скорее забрать чемоданы... Янов тоже прихвачу, он ему теперь не нужен, а грабануть могилку — могут. А то и шлёпнуть могут Яна, напаскудил много... Ну, считай, выпорхнул! Вот к чужой могиле спешу, рвусь каждую ночь, о ней думаю, а на могилке мамаши ни разу не был... Даже не знаю, где она. Вот выберусь из вулкана, придёт время — поставлю своей родимой белокаменный памятник... — бормотал он, прибавляя шагу.
Быстро стемнело. Он углубился в самый лес, выросший в этом заброшенном Богом и людьми углу кладбища. Он крутил головой, напряжённо всматриваясь в темноту просек, и хотя, как и надеялся, людей или их следов не обнаружил, необъяснимая тревога росла...