Каминский так и не узнает, что на следующий день, на утреннем заседании Пленума, его поддержит Пятницкий. И ещё несколько человек. Всё произойдёт так, как они задумали: будет высказано общее требование о создании комиссии, которая должна рассмотреть и расследовать деятельность Наркомата внутренних дел. И Сталин, побледневший так, что резко обозначатся оспины на его щеках, замрёт на своём стуле в президиуме, круто склонив голову к столу, к листу бумаги, и выражения его рысьих глаз не будет видно. И все в зале заметят, как к вождю из-за кулис — из-за кулис истории — бесшумно подойдёт некто неопределённый, в сером кителе, застёгнутом на все пуговицы, наклонится к уху Сталина, что-то прошепчет. И Хозяин коротко, еле заметно кивнёт. Объявят перерыв на обед.
Да, всего этого уже не узнает Григорий Наумович Каминский, теперь уже бывший нарком здравоохранения Советского Союза. Он не увидит этой страшной картины: у мраморной лестницы, спускающейся вниз, стоит заместитель Ежова Фриновский в окружении крепких молодых людей, чем-то незапоминающимся, но общим похожих друг на друга. Фриновский всматривался в выходящих из зала, говорил тихо, показывая пальцем:
— Этого. И этого.
К тем, на кого он укажет, тут же направлялись два молодых человека и — уводили их.
Уводили своих жертв куда-то в сторону, в небытие, а те будут вести себя абсолютно безропотно.
Лишь Иосифа Ароновича Пятницкого не арестуют прямо в зале — его отправят под домашний арест, на две недели... Подумать.
Так будет двадцать шестого июня 1937 года. А двадцать пятого, после ещё нескольких выступлений, последовавших за Каминским, был объявлен перерыв.
Григорий Наумович беспрепятственно спустился по лестнице, вышел на волю.
В ряд стояли легковые машины, поблескивали чёрным лаком. Он направился к своей «эмке», подумав почти безмятежно: «Поеду на дачу. Там и пообедаю. Успею. До Серебряного Бора рукой подать».
Подходя к «эмке», он с удивлением обнаружил, что за рулём не читает газету (или книгу) его шофёр Фёдор. Непонятно... Такого не было никогда.
«Значит, куда-то отлучился по срочному делу, — ухватился Григорий Наумович за спасительную мысль. — Бывает. Подожду в машине».
Но к нему уже подходили два дюжих молодца с одинаковыми бесстрастными, замершими лицами.
— Вам не сюда, гражданин Каминский, — тихо сказал один из них. — Прошу идти с нами.
— И без глупостей, — тоже тихо сказал второй, оказавшись чуть сзади Григория Наумовича.
Теперь втроём они подходили тоже к чёрной «эмке», только с затемнёнными боковыми стёклами.
«Всё быстро разъяснится, — вопреки здравому смыслу сказал он себе. — От них попробую позвонить Надежде».
Лубянка (22 часа 43 минуты).
...В одиночной камере без окна, под яркой беспощадной лампой (каким же, оказывается, невыносимым может быть прямой электрический свет!..), он сразу потерял ощущение времени, просто никак не мог прийти в себя, опомниться от унижения и бессилия, которые испытал в первые полчаса пребывания на Лубянке.
Меряя камеру короткими шагами — из угла в угол, из угла в угол. — Каминский вновь и вновь переживал всё, что произошло с ним в большой комнате, куда его привели прямо из машины, грубо толкнув на середину, под перекрёстные лучи двух ламп, стоящих на двух столах. Свет слепил, и поэтому он не видел лиц тех, кто всё это проделал с ним — почти молча, точно, профессионально:
— Вопросов не задавать, раздеться догола...
— Как догола?
— Вопросов не задавать!
И уже грубые сильные руки с холодными пальцами «помотают» освободиться от одежды.
— Подойдите к столу. Доктор, приступайте. Нагнитесь.
— Ниже!
— Да вы что?..
— Молчите!
Уже двое держат его за плечи, пригибая голову и туловище к полу.
— Да что же это?
— Откройте рот! Шире! Шире, вам говорят! Одевайтесь!
Из ботинок вынуты шнурки, из брюк ремень, и их приходится подтягивать и придерживать; на пиджаке отпороты пуговицы.
— Да как вы... На каком основании?
— Повторяю: вопросов не задавать.
На столе в куче: его партбилет, другие документы, карманные часы-луковица, бумажник, носовой платок, расчёска с несколькими выломанными зубьями, немецкая авторучка, купленная в Гамбурге в двадцать пятом году; блокнот участника Пленума ЦК...
— Проверьте в протоколе перечисление вещей, денег в бумажнике девяносто рублей. Проверьте. Распишитесь.
— Я требую... Мне надо позвонить жене...
И вот после этих его слов прозвучал смех, который не мог принадлежать человеку. Так люди не смеются...