— Восемнадцать...
Про остолбенело глядела на мужа, ведь он уже тридцать третью лопату земли кидает!
— Восемнадцать... Артуш все кидал и кидал землю на погребенную лозу.
«Опять на него накатило...» — Про была уверена, что Артуш снова улизнет...
... Баграт уже шел к машине, за ним жена, следом парни из горного села, а бригадир Марухян торопил остальных. Назик счет потеряла горкам земли на лопате, и с каждой новой горкой бросала взгляд на Арма, сидевшего возле ореховых деревьев над каналом, и приговаривала:
— Зарывайте... хороните...
А озябшие трубы поселковых домов внушали мысль, что нет на свете ничего лучше горячего бока натопленной печки.
Покорно молчит остывший горизонт. Опустись, белая безмятежность снега, усталая земля просит покоя.
Мать-гора с поседевшей вершиной кажется еще выше, желтые листья ореховых деревьев тлеют желтыми свечками в изголовье Бовтуна.
Арма стоит возле закопанной лозы, тяжело примял се высокий земляной холм. Арма улыбнулся и подумал:
«Весной я тебя первую откопаю».
ДЗОРИ МИРО
Повесть
Перевод с армянского С. КАСПАРОВА
Глава первая
На самом краю села одиноко и хмуро стоит дом — задом к селу, лицом к раскрытой пасти ущелья, набитой торчащими вкось и вкривь каменными клыками.
Сорок семь лет над этим домом вьется дым очага, и столько же лет по утрам и вечерам тень от него дробится об окрестные скалы. А тяжелые веки хозяина этого дома — Миро, прозванного Дзори[13] из-за его соседства с мрачным ущельем, — восемьдесят семь лет подряд к ночи смежались и по утрам размыкались.
Правое плечо Дзори Миро свисает — изуродовано давнишней раной, и шея искривлена. И если приходится ему нести поклажу, то несет он ее на левом плече.
Трижды за свою жизнь Дзори Миро бывал в Ереване.
Первый раз, в 1920 году, добрался пешком. И купил на городском рынке один глиняный горшок, одну лампу, два фунта гвоздей, две пары петель для дверей и замок, а на последний двугривенный — полбутылки керосина; потом аккуратно уложил все это в горшок, а горшок вскинул на левое плечо и пустился в обратный путь.
Спустя двадцать один год у Дзори Миро опять появилась нужда отправиться в Ереван. На сей раз одну половину пути он проделал в повозке, а другую — поездом. У него уже была трехлинейная керосиновая лампа, и гвозди у него были, и керосин. Но был у него еще сын Арут, который уезжал на войну. И Дзори Миро поехал в Ереван, чтобы на станции под скорбный свист паровоза еще раз, может быть в последний, обнять и поцеловать его.
Кроме сына Арута, никого у него не было на этом свете. И Дзори Миро должен был проводить его на войну.
Вечером, накануне отъезда сына, Дзори Миро пошел в правление колхоза — во второй раз за последние семь лет. Во время коллективизации, когда Нго, его друг и напарник на пахоте, однажды распряг своего быка и, нахлестывая хворостинкой, погнал в коллектив, оставив под ярмом одного быка, а само ярмо осиротело уткнувшимся одним концом в землю, Дзори Миро крепко задумался. Он думал два дня и две ночи, а утром третьего дня встал чуть свет, выкурил цигарку, потом подбросил сена своему быку Баше, дал ему вдоволь полизать соли, ласково погладил по крутым бычьим бокам, попросил соседскую девочку написать заявление и отнес его в правление, а быка Баше отвел в колхозный хлев.