«Наш дом стоит на склоне Нкузасара[15]. Он похож на утес. Камни, из которых он сложен, такие же огромные, как камни монастыря Маратукской богородицы, и такие же старые и замшелые. Из этих камней сложены три стены, четвертая — склон Нкузасара...»
Одна из складок Нкузасара нависает над домом, образуя не только заднюю стену, но и крышу, на которой растут все цветы и травы, какие весной и летом бывают на склоне этой горы. Не будь ердыка — дымохода — и не вейся сизый дымок над ним — не подумаешь, что это крыша.
Нкузасар!.. Щедрой была его долина, могла бы прокормить целую страну. Дети гурьбой поднимались на его вершину, трясли там ореховые деревья, весело наблюдали за тем, как спелые, но еще покрытые зеленой мясистой кожурой орехи, подскакивая по-лягушачьи и обгоняя друг друга, скатывались по склону прямо в село.
Весной, когда подснежник едва проклевывался и белые пушистые облака, гонимые легким ветерком с Цовасара, неслись на север, в долине буйным цветом зацветали абрикосы, яблони, сливы.
И тогда дед Арут словно молодел. Закипала кровь в его старом теле, и он жадно вдыхал в себя запахи весны: надышавшись вволю, он срывал с головы папаху, забрасывал ее за гумно, туда же — полушубок, сшитый из козьего меха, и так, с непокрытой головой и распахнутой грудью (широкая была грудь у старого деда!), он брал лопату, шел в сад и не выходил оттуда до первых осенних заморозков.
— Невестушка! — кричал он, поработав немного. — Принеси поесть! — Сноха Хандут несла ему хлеб и танов[16] в глиняном кувшине.
— Лао[17], а мужу поесть отнесла? — справлялся старик, кроша хлеб в танов.
Хандут кивала: да.
Поев, дед Арут ложился под абрикосовым деревом и, привалив седую голову к шершавому стволу, погружался в сладкую старческую дрему...
Сколько же лет было деду Аруту? Никто не считал. Во время резни Миро было лет сорок — сорок пять, старшему брату Заре — уже за пятьдесят...
Значит, деду Аруту в то время было лет сто, а то и больше.
— Сейчас бы хорошего дождя! — мечтательно произносит возчик Аро, как бы приглашая попутчиков поболтать немного, — оно и понятно, дорога длинная, утомительная, и монотонный скрип повозки медленно выматывает душу, напоминая о том, что путь впереди еще неблизкий. Аро же не привык оставаться наедине со своими мыслями.
— Сейчас бы хорошего дождя, говорю, — повторяет он и сам начинает верить, что дождь сейчас действительно нужен позарез. — Да где там... Небо вон какое чистое... Говорю, молодые все ушли на войну, в селе остались одни старики — как же теперь будет с урожаем? Кто его уберет? А?
— Дождь нужен, — невпопад отвечает Дзори Миро, занятый собственными мыслями. «Там, в Сасуне, дожди бывали хорошие...» — думает он про себя.
...Дождевые струи, тонкие, как шелковые нити, серебряно светясь, тянулись с неба к набухшей от влаги земле. Дед Арут садился под навесом дома, прислонялся спиной к толстому, в обхват, сучковатому столбу, подпиравшему навес, и смотрел на село — неотрывно, жадно, словно видел его впервые или смотрел в последний раз, — на раскинувшиеся внизу плоские, поросшие малахитово-свежей зеленью крыши домов, на сады и огороды, на голубые, приникшие к земле под тяжестью дождя клубы дыма из ердыков, смотрел на зеленые склоны гор, на тяжелые сизые тучи, нависшие над вершинами, — смотрел, смотрел, а потом вдруг говорил удивленно:
— Миро, камни будто зацвели!
Он прислушивался к вкрадчивому шороху дождя, к колыбельной песенке Хумар-маре, доносившейся из дома, и вспоминал, как давным-давно мать, склонившись над его колыбелью, напевала ему ту же нехитрую песенку... А потом в голове его начинали перемешиваться шорох дождя и колыбельная, потом он забывал про дождь и слышал лишь голос матери, давным-давно склонившейся над ним... И глаза его слипались, и он медленно погружался в полудрему и возвращался в свое далекое прошлое, становился ребенком, каким был сто лет назад... Потом вздрагивал, открывал глаза и, оглядевшись, вздыхал.
А дождь все лил, и серебряные нити тянулись от небес к земле, и не было им конца... Небо опускалось до самой земли, молочным туманом окутав склоны Нкузасара, висело над крышами домов, над кронами деревьев.
Но однажды утром открывают люди глаза и видят: небо чистое-чистое, как журавлиное око. На листьях деревьев дрожат-переливаются алмазные дождинки, словно бусы на шее Хандут; с деревьев, со скал, с крыш домов прозрачный туман медленно ползет вверх, к вершине Нкузасара, и вся долина, ущелье и горы, насколько хватает глаз, исходят паром в отблесках раннего утреннего солнца.