— Ого-го-го-о! — кричал им дед Арут, на миг потерявший старческую степенность. — Радуйте-е-сь! Радуйте-е-сь, божьи создания!
Воспоминания обступили Дзори Миро, затуманили мозг. Он встряхнулся, почувствовал плечом плечо сына Арута и неожиданно, сам не зная зачем и смущаясь кажущейся неуместности своих слов, сказал:
— Арут, сын мой, нет в мире ничего слаще земли и воды, поящей ее. Сила человека в его земле, пока она под ногами — человека нельзя сломать, даже если согнут его. А вырви землю из-под ног — и нет человека...
Арут не сразу ответил, так как отец и не ждал ответа.
— Отец, потому я и еду на фронт, чтобы защищать эту землю, — и добавил с наивной безжалостностью: — И если надо — умру за нее.
Слова сына острой болью отдались в сердце Дзори Миро. Смерть, о которой сын Арут с такой легкостью проговорил, с этой минуты будет преследовать Дзори Миро, как черное наваждение, до самого того дня, когда закончится война. И кто знает, может быть, к этому сроку сына уже не будет в живых, и единственным утешением отца останется мысль о том, что в этой войне победили Советы, что смерть Арута не пропала даром для родной страны.
Из горькой задумчивости его вывел вздох возчика Аро:
— Э-хе-хе! Думаю, думаю и никак в толк не возьму, что это стало с людьми? За что они готовы перегрызть глотки друг другу, а? Арут, я тебя спрашиваю.
— Ты это у фашистов спроси, дядя Аро. Мы в своем доме занимались своими мирными делами, никому не мешали. Зачем они полезли к нам? Да таких убивать мало!
— Ишь храбрый какой, — усмехнулся возчик Аро, скрывая невольное свое восхищение горячностью парня.
Дзори Миро прислушивался к их разговору и думал о том, что не так все просто в этом мире, что уничтожать зло на земле куда труднее, чем кажется. Зло разнолико. Отчего так? Никто не знает. А может, Аро прав: с людьми что-то делается? Наверное, что-то делается, только началось это не сейчас, а давно. Султан Гамид или Талиат-паша были для армян не лучше Гитлера... Мы ведь тоже сидели у себя дома, там, в Сасуне, и занимались своими делами, а покоя не знали ни дня. Являлся турецкий бек и требовал: отдай, иначе вырежем. Отдавали чуть не весь урожай — все равно вырезывал, не щадил даже детей, насиловал жен и невест наших, кровь лилась рекой... И нам приходилось защищаться. Мужчины вооружались и уходили в горы, становились горными фидаями. Их объявляли вне закона, и султан посылал против них войско...
«Это было в году десятом или одиннадцатом...» — лет за пять до резни. Под вечер в село явились аскеры, погоняя впереди себя двух связанных по рукам фидаев. Их должны были доставить в Диарбекир на расправу. Всем было известно, чем это должно закончиться: парни будут обезглавлены... А до этого они должны были пройти все дьявольские муки, уготованные им. Аскеру мало было просто убить фидая... Он должен был сесть на коня и, похлестывая пленного фидая, гонять его по горам и ущельям — гонять месяц, другой, и бить, бить плетью по голым плечам и голове, пока тот не упадет на колени и не запросит униженно:
— Во имя аллаха! Не бей меня!
Этого мгновения вероотступничества аскер мог ждать месяцами. Ради него он садился по пути возле родника, на глазах у умирающего от голода и жажды фидая медленно, смакуя каждый кусок и каждый глоток холодной родниковой воды, ел и пил — только затем, чтобы фидай наконец-то протянул руку и взмолился.
— Ради аллаха! Дай глоток воды!
Да, ему это надо было — чтобы фидай покорился, чтобы он упал на землю и, коленопреклоненный, просил аллаха смилостивиться над ним. Лишь тогда он перестает быть самим собой, ибо какой же фидай стоит на коленях перед турецким аскером! И для аскера было великой честью привести покорного фидая к дверям своего вали[19], заставить его встать на колени перед вали, целовать сапог вали, вымаливать себе прощение, которого он, конечно же, не получит никогда! Вот чего хотелось аскеру.
— Арут, — сказал Дзори Миро, и голос его прозвучал странно, сдавленно и сухо, так что к нему одновременно обернулись и Арут, и возчик Аро. — Арут, убивать человека тоже не просто — убивать и при этом оставаться человеком! Если надо — убей, но не забывай в себе человека...
И больно и муторно стало на сердце Дзори Миро: мальчику, уходящему на войну, он говорит слова, в которых слышится запах крови... И все же наперекор самому себе, он повторил:
— Убивай, сын, убивай, если надо, но не играй его душой...
— Я сам знаю, как надо уничтожать фашистских агрессоров! — с мальчишеской самоуверенностью ответил Арут.