— Почему не надо?
— Мама не очень здорова.
— Больна? Что с ней?
— Да нет, она не лежит, просто не очень здорова.
Игорь сразу успокоился.
— Не очень здорова? А кто из нас так уж очень здоров? Что, верно, нянька?
Она не ответила на его улыбку, сказала, глядя куда-то в сторону:
— В общем, сам все увидишь…
Он взглянул на нее, но она упорно избегала встретиться с его глазами. Внезапно он понял: слова сестры скрывали что-то еще неведомое ему, но страшное, то, что вскоре доведется узнать и увидеть…
Он обогнал ее, вбежал на крыльцо, рывком открыл дверь.
И — сразу же увидел мать.
Она сидела за столом, положив на стол руки.
Его прежде всего поразили ее руки, какие-то бессильные, вялые, а он помнил, руки матери были всегда в движении, в работе.
— Мама, — сказал Игорь, — мамочка, это я! Здравствуй!
Она подняла на него глаза. Она похудела, но, пожалуй, не очень постарела. Волосы остались прежними, почти без седины, и щеки были розовые, туго натянутые.
Она молча глядела на него, а сестра, войдя в дом, стояла позади него и тоже молчала.
— Ку-ку, — сказала мать, по-прежнему равнодушно и отрешенно глядя на Игоря, — ку-ку…
Игорь почувствовал, как глухо, тяжко забилось сердце и словно бы огнем опалило голову, шею, затылок…
Он обернулся к сестре.
— Скоро год, — сказала сестра.
— Почему же ты ничего не писала? Я же ничего не знал.
— Если бы даже я и написала, что бы было? — спросила сестра. — Ты бы ничем не помог все равно, а печалить тебя не хотелось…
— Печалить, — грустно повторил он, — разве дело во мне, печалить меня или скрывать правду?
— Ку-ку, — сказала мать и засмеялась.
Игорь рванулся к ней, схватил за плечи.
— Мама, это я, твой сын, родная моя, слышишь? Я — твой Игорь!
— Она никого не узнает, — сказала сестра.
— А тебя? — спросил Игорь.
— Меня тоже. Я уже привыкла.
«Я уже привыкла». Эти три слова, произнесенные ею с безнадежным отчаянием, ставшим будничным, как бы раскрыли перед ним ее терпеливое и постоянное страдание.
— Нянька, — закричал Игорь, — нянька, да что же это такое?
— Склероз, — сказала сестра. — Все это накапливалось исподволь, постепенно, а потом вдруг, вот так вот, как видишь.
— Вижу, — сказал Игорь.
Он сел за стол, напротив матери, пристально, жадно вглядываясь в нее, стараясь отыскать в ее лице, должно быть, уже прочно погасшую искру разума.
И она бездумно глядела на него, а сестра между тем собирала на стол, звенели тарелки, миски, стаканы, вся эта уютная домашняя суета казалась обнадеживающей, обладающей спасительным, глубоким смыслом.
Но нет! Лицо матери по-прежнему было равнодушным, лишенным какого бы то ни было выражения. И он смотрел на нее и никак не мог привыкнуть видеть ее такой, какой она стала, никак не мог…
Сестра налила молока в глубокую тарелку с гречневой кашей, подвинула тарелку матери, вложила в ее ладонь ложку.
Мать заученным движением, механически опускала ложку в тарелку, зачерпывала молоко с кашей и подносила ко рту.
Молоко лилось на подбородок, она ничего не видела, ничего не чувствовала.
— Ах ты, замарашка, — сказала сестра, полотенцем вытирая подбородок матери.
Игорь отвел глаза в сторону. Как это все ужасно!
Мать всегда была очень опрятной. Он был еще совсем маленький, и уже тогда она учила его есть не торопясь, чинно, не жадно и так, чтобы людям не противно было глядеть на него. И сама всегда ела красиво, глянешь на нее — и невольно захочется есть даже самому сытому человеку.
А теперь, теперь…
Снова вспомнилось: когда он учился в институте, мать как-то зимой приехала навестить его. Сидела в комнате общежития, румяная с мороза, спустив платок на плечи, с тихой улыбкой глядя, как Игорь и его друзья, соседи по комнате, поглощают все то, что она привезла с собой, — пампушки, домашний творог, моченые яблоки, жареную свинину, шпигованную чесноком…
Кто-то, кажется это был Паша Крутиков, сказал:
— А вы-то что же, тетя Ксюша?
Тогда она, как бы нехотя, взяла моченое яблоко, стала откусывать по кусочку, все так же с улыбкой поглядывая на Игоря и его друзей.
— Я читала, что ты снимаешь новый фильм, — сказала сестра, подвигая ему тарелку с тонко нарезанной ветчиной.
— Да. Ты где читала?
— В «Советском экране».
Игорь подцепил вилкой ломтик ветчины, сунул в рот.
— Вкусно? — спросила сестра. — На рождество зарезали кабанчика, я сама коптила и солила, все делала так, как ты любишь…
— Вкусно, — сознался Игорь. Сам себе дивился, думал, не полезет кусок в горло, и вдруг, нате вам, ест да еще с таким аппетитом и ветчину, и огурцы, и кашу с молоком…