И сестра смотрела на него, чуть улыбаясь, совсем так, как некогда смотрела на него мать.
Наконец он встал, прошелся по горнице. Сестра убирала посуду со стола, а мать по-прежнему бессмысленно глядела перед собой, положив руки на стол.
И все то, о чем еще недавно думал Игорь, радость, которую он ощущал, мечты о том, каким будет фильм, все это вдруг показалось суетой, никчемной тратой сил и времени… Даже Валя с ее менторским тоном и замысловатыми словами, которыми она засыпала его, когда они уходили с концерта: «Блестящее было адажио… А здесь несколько затянуто аллегро…» Даже Валя казалась ему сейчас ненатуральной, словно бы даже нереальной.
Реальным было одно: мать, которая не узнает его. Ни его, ни кого бы то ни было другого. Вот это было реально и зримо.
Уже не было ощущения радости бытия. Оно начисто исчезло, как не было его вовсе, оставив вместо себя неистощимую, непреходящую печаль.
— Что делать? Что же делать?
Он не заметил, как произнес эти слова вслух.
— Ничего нельзя сделать, — ответила сестра. — Надо только привыкнуть.
Игорь всегда относился к сестре чуть снисходительно. Он любил ее, слов нет, любил и помнил ее с тех самых пор, как помнил самого себя, она была многие годы рядом, «нянька» его детства, заботливая, справедливая, умная, но все-таки неудачливая. Может быть, потому он и относился к ней слегка свысока, словно он, а не она была старше.
Он-то выдался удачливым, а она — ни то ни се.
Замуж не вышла, несмотря на свою красоту, любила женатого, а он не захотел уйти от семьи, и она на всю жизнь осталась жить с матерью, все ее сверстницы давно уже обзавелись семьями, а иные звали ее «старой девой» и смеялись исподтишка над ней…
Но в этот миг Игорь почувствовал непритворное удивление перед сестрой, перед ее спокойствием, выдержкой, силой. И ощутил себя впервые за все эти годы маленьким, слабым, неумелым…
Когда он ехал сюда, он представлял себе, как сестра начнет ему рассказывать о своих учениках, о неведомых ему мальчишках и девчонках, и он будет слушать ее, а думать о чем-нибудь постороннем, потому что и ее ученики, и все другие ее интересы так далеки от него, что если надо будет, он, взрослый, умный человек, мужчина, творческий работник, постарается помочь ей, чем только может.
А вышло не так, иначе: она утешала его, она говорила ему:
— Надо привыкнуть, надо только привыкнуть…
Совсем, как бывало, когда приходил из школы с плохими отметками в дневнике, первым делом бросался к сестре: «Нянька, только маме не говори, заругает», — так и теперь он приблизился к ней, взял ее руку, провел ею по своим глазам…
— Мама ждала тебя, когда была здорова, — сказала сестра, по-своему объяснив себе этот его жест. — Каждый день ждала, когда ты приедешь…
— И вот я приехал, — сказал Игорь, все еще не выпуская ее руки из своих рук…
Кто купил попугая Петрушу?
…Второго января на Птичьем рынке… Сообщите по адресу: Планетная улица…»
Это объявление я увидела на стене дома, неподалеку от Ленинградского рынка. Почерк был крупный, чуть скошенный, торопливые буквы сползали вниз. Сперва я рассеянно скользнула взглядом по этим буквам, потом еще раз перечитала все объявление и стала думать, в чем же тут дело?
Почему-то вспомнились рассказы Стивенсона, одноглазые пираты, стук деревянной ноги, неумолимо приближавшейся к уединенному жилищу таинственного незнакомца, мудрые старые попугаи, непременные спутники пиратов…
Попугай Петруша, кто же тебя продал? Зачем? Почему? И кто же так печется о судьбе твоей?
Вечером я отправилась на Планетную улицу. Дом двухэтажный, должно быть, деревянный, крашенный под кирпич, с узкими балконами на втором этаже и черепичной крышей, выглядел типично провинциальным особнячком, таким, какой на каждом шагу попадается в Пензе или Осташкове, но кажется несколько необычным на любой московской, даже и окраинной улице.
Я поднялась на второй этаж, позвонила. И тут же дверь открылась. На пороге стояла девочка лет четырнадцати. Круглое, слегка обсыпанное веснушками лицо, густые брови. Лицо кажется недетски серьезным, даже строгим, может быть, из-за густых бровей, а может быть, благодаря сосредоточенному, почти суровому взгляду небольших серо-зеленоватых глаз.
— Мне нужна И. Плавунова, — сказала я.
— Это я, — ответила девочка.
— А как расшифровать букву «И»?
— Ирина, — произнесла она деловито, четко, по-взрослому. Повернулась, прошла в глубь коридора и открыла дверь в комнату с двумя окнами, оклеенную голубыми в цветочек обоями.