В углу стояла елка, нарядно убранная, с различными стеклянными игрушками, вся в серебряных нитях и в пушистой канители. Напротив елки топилась голландская в белых и синих изразцах печь, трещали дрова, уютно пахло древесной корой и свежим еловым духом.
Я села возле печки.
Ирина серьезно оглядела меня.
— Сядьте вот сюда, поближе к печке, здесь теплее.
— Теперь редко у кого печки, — сказала я. — А вы… а ты здесь одна живешь? Или с родителями?
— С братом. Скажите, вы пришли из-за объявления?
— Да, из-за объявления.
Строгие глаза Ирины мгновенно потеплели.
— Это вы купили Петрушу? Да?
— Нет, я не покупала.
— Может быть, вы знаете, кто купил нашего Петрушу?
— Не знаю, но, признаться, хотелось бы знать.
— Правда? — спросила Ирина.
— Честное пионерское.
Она нахмурилась.
— Зачем вы так? Я же не шучу.
— Я тоже не шучу. Даю честное слово, мне тоже очень хочется знать про Петрушу.
Впервые Ирина улыбнулась. Улыбка у нее была неожиданно широкая, откровенная, очень искренняя. И сразу стала ощутима ее неприкрытая детская сущность.
— Все началось с пуговицы, — начала она. — Самой обыкновенной. Нет, не очень обыкновенной, старинной. Может, этой самой пуговице не меньше ста лет. Она была перламутровая с голубоватым отливом. Немного похожа на морскую раковину, знаете, бывают такие раковины?
— Знаю.
— Петруша спал и видел схватить эту пуговицу.
— Неужели? — Я поймала ее правдивый взгляд, и мне опять стало совестно. — Нет, я, конечно, верю тебе. Просто мне казалось, что только сороки любят все блестящее…
— Попугаи тоже любят. Но сорока схватит, скажем, ложечку или запонку и улетит, только ее и видели. А попугаю, сами понимаете, лететь некуда.
— Значит, Петруше понравилась старинная перламутровая пуговица?
— Да. Пуговицу нашел Костик, мой брат. Сперва он показал пуговицу Петруше.
Обеими руками Ирина теребила свою косичку, то заплетая, то вновь расплетая ее.
— Петруша больше всех любил Костика.
— Что же произошло дальше?
— Тетя Клава хотела из пуговицы сделать сережки.
— А кто это тетя Клава?
Ирина вздохнула:
— Ладно… Сейчас начну с самого, самого начала…
Пуговица лежала на тротуаре, рядом с водосточной трубой. Глазастый Костик сразу же ринулся на ее загадочный блеск.
Пуговица была круглая, величиной с пятак.
— Смотри, Ир, — сказал Костик, — смотри, какая медаль!
Костик любил новые слова и применял их к месту и не к месту. Слово «медаль» он узнал сравнительно недавно, еще в детском саду. Слово это нравилось Костику, и он называл им луну, фонарь на улице, перед домом, калорийную булочку и синий берет Ирины.
Едва он вбегал домой со двора, как начинал оживленно рассказывать:
— Ребята во дворе в хоккей гоняют, такую кругленькую медальку палками бьют…
— Это не медалька, а шайба, — говорила Ирина, и Костик послушно повторял за ней:
— Шайба…
Увидев пуговицу, Ирина сказала:
— Какая же это медаль? Это пуговица.
Костик зажал пуговицу в своей маленькой загорелой ладони и не выпускал до тех пор, пока они не пришли домой.
Тогда они еще жили вместе с отцом и с тетей Клавой. К первому января отец и тетя Клава должны были переехать на тети Клавину квартиру, в которой заканчивался ремонт. Тетя Клава говорила:
— У нас производится капитальный ремонт…
Костик спрашивал Ирину:
— Ир, что такое капитальный?
— Это — большой.
— Большой, — повторил Костик. — Значит, я могу сказать так: наша школа — капитальная.
— Нет, так нельзя говорить, — ответила Ирина.
— Как нельзя? — возмущался Костик.
Он был пытлив, мог поистине замучить своими расспросами кого угодно. Может быть, потому тетя Клава не любила его, хотя старалась не показывать вида, особенно при папе.
Когда папы не было дома, она, не скрываясь, жаловалась, глядя в пространство:
— Что за несносный ребенок! Это же что-то ужасное!..
А при папе она целовала Костика в стриженый шершавый затылок, хотя он и отбивался изо всех сил, и приговаривала:
— Ах ты, Костик-недоростик! Ах ты, мой кареглазик-безобразик!
Костик искренне возмущался:
— Совсем я не недоростик! И я вовсе не безобразик, все говорят, я красивый, в маму!
Маму Костик помнил слабо. С каждым месяцем лицо мамы все сильнее таяло, расплываясь перед его глазами, и он уже не мог бы сказать, какого цвета у мамы были волосы, какой у нее был голос, походка, улыбка…