— Идите работать! — этот резкий, как пинок окрик, генерал употреблял вместо «До свидания».
От подобного напутствия Очерет внутренне передернулся, хотя в его лице ничего не изменилось. Опытный физиономист многое может прочесть по выражению лица. Но эмоции вещь управляемая, поэтому Очерет много времени уделял своему лицу, добиваясь того, чтобы оно всегда оставалось расслабленным, вне зависимости от внутреннего состояния. Он все так же смотрел прямо перед собой немигающим стеклянистым взглядом. Этот взгляд когда-то длительно отрабатывался на листе ватмана с единственной точкой, выполненной тушью посредине. Он добился того, что глаза не моргая, смачивались слезой. Один этот гипнотически неподвижный взгляд сам по себе был проверенным в деле оружием.
— Слушаюсь! — отчеканил Очерет, вытянувшись по стойке «смирно», четко повернулся через левое плечо и вышел.
На языке жестов эти движения для Очерета означали вытянутый средний палец, жест, пришедший к нам с Запада и понятный многим без переводчика. Он прибегал к нему, когда надо было хоть немного стравить пар, чтобы не взорваться. При этом он понимал, перед кем мечет бисер, да поделать с собой ничего не мог.
Выпроводив капитана, Останний дал указание Элеоноре, что пока он не скомандует, его ни для кого нет, и вошел в соседнюю с кабинетом комнату отдыха. Здесь возле видеомагнитофона суетился Мусияка. Чтобы выслужиться перед своим генералом, он торопился к его приходу перемотать кассету на начало разговора.
— Ну, что скажешь? — поинтересовался Останний.
— Он все правильно доложил, Гордей Кондратович, — поспешно и нечленораздельно начал Мусияка.
Генерал Останний хмуро надвинул брови. Он не любил своего имени и отчества и терпеть не мог, когда его так называют. Все знали, что к нему следует обращаться или «товарищ генерал», или в третьем лице. Мусияка был новичок и об этом не знал. Еще больше чем своего имени и отечества, генерал не любил «нечленораздельных». В связи с чрезмерным ростом волос в ушах у него развилось тугоухие, и он постоянно подозревал, что над ним издеваются прямо ему в глаза.
— Так все и было. Но спиной чувствую, как вы и говорили, он не наш!.. — с нарастающим возбуждением заговорил Мусияка, смахивая слюну с широкого губастого рта, — Арестовать бы его и расстрелять «при попытке к бегству»! — предложил он, бросив быстрый взгляд на генерала.
— По-го-ди Пэтя, дай срок… — расслышав конец фразы, расчувствовавшись, проговорил Останний, мечтательно растягивая слова. — От про́йдет наш Янукович в президенты, и мы этим займемся. Тут еще скандал с отравлением претендента от оппозиции, не вберегли мы цього Ющенку, а жаль…
— Да, Гордей Кондратович, на конкурсе красоты ему теперь не победить, — ухмыляясь широким ртом и многократно кивая головой, поддакнул Мусияка. Его толстые щеки при этом тряслись, как студень.
— Главное, не победа, а участие, — надвинув брови, наставительно провещал Останний. Мо́лодежь! Ну, никак не усвоит правил вежливого обращения. — Ладно вжэ, ты пока со своего глаз не спускай. Записал наш разговор?
— Ага, тютелька в тютельку!
— Ладно, я после сам посмотрю. Иди работать! ‒ знакомым окриком по своему обыкновению попрощался генерал.
Он выпустил Мусияку из своей комнаты отдыха через ту же дверь, через которую он туда попал. Она выходила на противоположное крыло здания, откуда по переходам с этажа на этаж можно было спуститься в фойе. Ни Очерет, ни Элеонора не должны были знать, что Мусияка присутствовал при этом разговоре. Генерал Останний не доверял своей преданной секретарше, которая проработала с ним более десяти лет. Всех своих подчиненных и даже Элеонору он постоянно упрекал в том, что они не переживают (не уболівають) за самостийну Украину. За это преступление их бы при Сталине через одного бы расстреляли перед строем. В действительности же, он их всех, в том числе и свою секретаршу, подозревал в том, что они зарятся на его место. В этом не было ни логики, ни смысла, но именно в этом и был весь генерал Останний.