– С вами разговаривает полковник милиции Кудрявцев Максим Анатольевич. Вы вчера оказались свидетелем событий на улице Черешневой. Возникла необходимость встретиться, уточнить ваши показания.
– Я ничего не знаю. Убийство произошло до моего прихода.
Эля подняла голову от подушки у дальней стены комнаты и тревожно уставилась на меня малахитовыми глазами.
– Евгения Павловна, мы нуждаемся в вашей помощи по другому вопросу. Не возражаете, если минут через сорок за вами заедет машина?
Безукоризненная вежливость, усугубленная присылаемым транспортом. Вот как надо обращаться со свидетелями, товарищ воблоподобный лейтенант.
– Да, спасибо, конечно. Я скоро буду готова.
Когда, умытая и причесанная и как обычно не крашенная, я вышла на кухню, кофе уже стоял на столе. Эля, закутанная в белый махровый халат, жиличку ждала в уголке.
– Евгения, что случилось? Что за убийство?
Вот тебе и тактика умолчания, проболталась-таки. Пришлось объясняться, за пустыми словами скрывая нарастающую тревогу:
– Эля, я ничего не знаю. Кто-то в кого-то стрелял недалеко от издательства. Убийца благоразумно укатил задолго до моего прихода. Я его не видала, он обо мне не догадывается, полезных сведений следствию дать не могу. Это и хорошо, могу чувствовать себя в безопасности. Что от меня потребовалось какому-то там полковнику, понятия не имею. Сейчас пообщаюсь с этим обаяшкой и побегу пристраивать две последние распечатки, где-то, да повезет. Если успею, зайду в музей Шилова. Вечером принесу курочку гриль. Эля, я очень тебя прошу, не расстраивайся ты так. Ну уеду я послезавтра, расстанемся мы навсегда. Стоит ли переживать из-за случайного попутчика? Ты скоро меня позабудешь.
– Я друзей быстро не забываю. – Девушка отвернулась, весенняя зелень глаз блеснула невольной влагой.
Хорошая женщина на моем месте подошла бы к расстроенной, обняла на хрупкие плечики, в трогательной привязанности заверила – к лиге друзей меня уже причислили. Я не склонна к сентиментальности. На подобные заявления внутренне отстраняюсь, оберегаю право на вежливую отчужденность.
Кофе потихонечку убывало, молчали. Элечка повернула раскрасневшееся лицо:
– Евгения, ты не права. Быть рядом с убийством опасно. Наш закон не защищает свидетелей. Он их использует втемную, а затем оставляет беспомощными. Ты на виду, на сцене, а убийца в тени, за кулисами. Ты о нем не догадываешься, а он о тебя видит насквозь. Ты не можешь знать наперед, когда грохнет выстрел – а Охотник фиксирует каждый твой шаг. Давай завтра сходим в церковь, за нас всех помолимся, попросим у Бога защиты.
Неожиданная концовка. Логичней бы прозвучало: «Собирай-ка шмотки, Евгения, и вали, откуда пришла. Я с тобой рисковать не намерена».
Не успела я возразить, что все ее аргументы, в принципе, очень правильные, не имеют к данному случаю никакого отношения, зазвонил телефон. Молодой звонкий голос представился сержантом Веточкиным и сообщил, что машина стоит у подъезда. Я забрала сумку с распечатками, помахала рукой и скрылась за дверью.
Если б знала, что ждет впереди, какую беду накликаю на этот дом, никогда бы назад не вернулась.
-------------------------------------------
[1] Песня Sexual revolution изначально исполнялась в девяностых годах шведской группой ARMY of LOVERS. Перевод Олега Лобачева.
За час до звонка полковника.
Я крепко спала, когда
вклиниваясь в предрассветные сумерки, старенький самосвал следовал в сторону растворного завода по улице Железобетонной. Маленькая девочка с аккуратными тугими косичками прильнула к стеклу кухонного окна на четвертом этаже, ожидая горячий завтрак.
– Мама, мама! – воскликнула радостно. – Смотри, дядя куклу большую везет, прямо в кузове!
– Это не кукла, а манекен, его в магазинах ставят, чтоб красивую одежду рекламировать, – ответила молодая женщина, не отрывая взгляда от кастрюльки с молоком.
– Мама, у куклы лицо красное, а манекены красными не бывают!
– Личико белое, его фонарик светофора подсветил. – Мамочка выключила конфорку и выглянула на улицу. Но машина уже уехала.