Вот я и дома, у Элечки. Открываю дверь, а в прихожей лежит на коврике Лалка. Сразу видно, больная. Голову с усилием подняла, хвостиком слабенько повиляла. Взгляд полон наивной преданности к каждому представителю рода человеческого. Кто на меня с такой любовью посмотрит, как эта бездомная собачонка? Живи еще хоть четверть века – никто не сподобится. Я присела, погладила псинку по грязной свалявшейся шерсти. И, да простит меня Дарья Донцова, тут же отправилась мыть руки.
В ванной Элечка собиралась на работу, личико украшала французской косметикой. Замечательно получалось, сдержанно и со вкусом.
– Ты решила взять Лалку себе? У нее, вроде, хозяин имеется?
Эля тщательно загримировала крошечный прыщик кремпудрой на тон темнее.
– Если придет, верну. Лала в квартире одна оставаться не может, лает, скулит, обои рвет. Держать ее невозможно – уличная она, не домашняя.
– Значит отдать, если кто обратится?
– Конечно отдай. – Тонкие пальчики тщательно причесывали ресницы вперед и вверх. – Представляешь, иду я утром в минимаркет, круглосуточный, на отшибе. А там в рощице Лалка стоит. Не по-собачьи – на двух ногах! Веревкой к дереву прикручена, шея стиснута, еле дышит, на помощь позвать не может. Я скорей узлы развязала, а она упала на землю, дергается, хрипит. Плохо ей, много часов бедняжка терпела.
– Какая сволочь собаку замучила?
– Приезжие, это уж точно. Наши на такое не способны, а к маркету многие с дороги сворачивают. Взяла я бедняжку на руки, принесла, в уголок положила. Она и лежит весь день, водичку лакает. Пробовала дать супчика, но ее рвет. Ты, Евгения, собаку не корми, она и не просит. Завтра кашки дадим, как поправится.
Обещав действовать по инструкции, я заперла за Элечкой дверь, выпила чаю, включила телевизор. Всякий раз, когда проходила мимо болящей, собачка слабо постукивала хвостиком по полу, уверяя в благодарности за содеянное. Трогательно получалось. Вызывает ответную симпатию, на чем весь собачий род и держится. Решив расширить сферу благодеяний, я нашла ножницы и подрезала Лалке челку. Похоже, пуделиха удивилась, впервые взглянув на мир за пределами черной завесы – и тут же задремала, обессиленная. Лязганье лезвий перед глазами ее утомило, совсем нецивилизованный зверь.
Я устроилась перед экраном. Последние годы на телевиденье усиленно спонсируется одна передача, сами знаете какая. Называть ее можно, но не хочется. Искать спасения по десяткам каналов бессмысленно – вездесуща, как стадо клопов. Я отключила звук, задумалась. Если издательства сдержат слово, в пятницу, послезавтра, будут известны результаты трех последних забегов. При норме в десять дней, мне, как приезжей, обещали значительно сократить время рассмотрения рукописи.
А если случится чудо, если сотрудничать с Кузнецовой захотят сразу два издательства?.. Ну и что же? Я умная, выкручусь! Подпишу, где больше заплатят!
Димка-то, видать, надолго в тюрьму загремел!
От сладких мечтаний отвлек пронзительный звон домофона. Неужели за Лалкой пришли?
– Кто там?
– Евгения Павловна, это я, Катя. Откройте, пожалуйста.
Вежливая девчушка. Ее «Павловна» и непобедимые выканья напоминают о пропасти в «каких ни будь» десять лет. С одной стороны, вроде правильно. С другого угла – огорчительно… А голос у Катеньки странный, похоже девушка плачет. Так и есть. Симпатичное личико разбухло и покраснело, с Димкой видимо поругались.
Скинув домашние шлепки с налипшим грязным снежком, Катерина обошла меня, плюхнулась на табурет на кухне и завыла в голос:
– Ой, беда, беда, беда! Что делать мне, горемычной?!!
Что делать и по какому поводу, я тоже не знала. Но сообразила: ситуация требует срочного вмешательства – Катерина на грани истерики. Смочила ватку нашатырным спиртом и сунула девушке в нос. Катя вздрогнула, судорожно вздохнула, на меня посмотрела дикими расширенными глазами… И еще сильней зарыдала.