А дни у Прохора Палыча пошли неспокойные.
Утром он встал, прочитал листок календаря, оделся и пошёл в правление давать наряд.
— Все в сборе? — спрашивает он, чинно усаживаясь за стол.
— Все, — отвечают бригадиры хором.
— Та-ак. С чего начнём?
— Да у вас, небось, план имеется, — улыбается Катков.
— Имеется: все в поле, как одна душа! Кто нарушит трудовую дисциплину — дух вон!
— А мне надо подвезти корм лошадям: три подводы, — говорит Пшеничкин.
— Мне надо в лес за дубками для крытого тока: две подводы, — заявляет Платонов.
— У меня в поле сегодня пойдёт только десять человек, а остальные — на огород, — подаёт голос Катков.
— Так. Я, Самоваров, выслушал и говорю: борьба за урожай — первое дело. Меня, Самоварова, избрали выправить, а не распылять. Все в поле!
И началось! Спорить, кричать, доказывать! Пшеничкин, красный, как варёный рак, кричал, что лошади подохнут, что он отвечать не будет, что лошадь — не мотоцикл и не автомобиль, в неё бензину не нальёшь, что ей требуется не бензин, а рацион зоотехники, и что он вообще не понимает, как понимать непонятное. Катков скороговоркой резал, что огород — это деньги колхоза, что всё надо делать планово.
Платонов молчал и думал.
Прохор Палыч слушал, слушал всё это, да ка-ак стукнет кулаком по столу:
— Всем в поле! Во всех справочниках и календарях написано — борьба за урожай, борьба за хлеб и тому подобно. А вы с капустой, с дубками, с лошадями своими лезете! На подрыв пошли! Не позволю!
Платонов молчал и думал. Потом все трое сразу вышли. Алёша Пшеничкин с досады настёгивал себя по сапогу плетью, Катков выскочил пробкой и стукнул дверью, а Платонов вышел спокойно, будто ничего особенного не произошло.
Время шло. Уже одиннадцатый час дня, а народ слонялся по двору вокруг правления, многие сели на травку, курили и балагурили; волы и лошади стояли запряжёнными, ездовые сидели, свесив ноги и греясь на солнышке, как заправские лентяи. Никогда такого не было в колхозе «Новая жизнь», а тут получилось… Вот вышли бригадиры из правления, а народ — к ним: «Что ж, мол, это такое? Какой наряд?»
— Не знаю, — сказал Пшеничкин.
— Чёрт его знает! — сказал Катков.
— Все в поле! — сказал Платонов, увидев подходящего Прохора Палыча.
Раздались возгласы:
— А чего в нашей бригаде всем делать в поле? Капуста пропадёт.
— Убирать скоро, а в нашей бригаде крытый ток не закончен. В лес надо.
Прохор Палыч всё это слышал. Он сразу понял, откуда ветер дует, и сказал бригадирам:
— Вот, полюбуйтесь на вашу дисциплину! Двенадцатый час, а у вас люди лодырничают. Развалили колхоз, проходимцы вы этакие! Да ещё и массу подстроили на меня, слова-то говорят ваши! Слышь: о капусточке да о дубочках. Эт-то мы учтём!
Тем временем, пока народ волновался, Платонов сказал двум другим бригадирам:
— Зайдёмте-ка на конюшню да посмотрим, что там сделать: пора, наверно, мазать её.
Прохор Палыч упёр руки в бока, расставил галифе во всю ширину крыльца и решил наблюдать, будет ли выполнен его наряд, а бригадиры вошли в конюшню. Там Платонов и Говорит:
— Алёша! Ты садись на меринка и — за село: встречай и направляй своих, куда следует; а ты, Митрофан Андреевич, садись на мотоцикл и — на огород: встречай своих и моим скажешь, а я догоню помаленьку на дрожках. Но из села выходить всем только в поле. Понятно?
— Есть! — ответили оба и повеселели.
А Катков, проходя мимо председателя, успокоил его:
— Всё будет исполнено в точности по вашему наряду!
Прохор Палыч был очень доволен, что он повернул руль руководства на полный оборот, и, возвратившись, сказал счетоводу:
— Ничего-о! Повернём ещё круче! А тебе вот что скажу: ты мне приготовь сведения к вечеру.
— Какие сведения?
— Сколько коров, лошадей, свиней, птицы разной и прочих животных; и притом на малюсенькой бумажечке, чтоб на ладонь улеглась. Понял? Случа́ем, если доклад — всё под рукой. — И Прохор Палыч накрыл ладонью воображаемую бумажку.
Счетовод был человек пожилой, лет пятидесяти пяти, в очках с тоненьким блестящим ободком, полный, но очень живой и подвижной и весьма сообразительный, как и все колхозные счетоводы. Зовут его Степан Петрович. Он пережил уже шестнадцать председателей и толк в них знал очень хорошо. Спорить с Прохором Палычем он не стал, а заверил:
— Будет исполнено в точности!