Зато есть у него точка опоры в руководстве. Есть! Четыре раза в неделю он созывает расширенные заседания правления, заслушивает отчёты о работе за прошедшие полтора дня и выносит развёрнутые решения. В этом он незаменим, и все нити руководства у него в руках.
Для примера возьмём одно заседание — очень важное заседание, если говорить без шуток.
Пять часов дня. Близится вечер. Бригадиры бросили поле и прискакали в правление по срочному вызову через нарочного. Прохор Палыч даёт распоряжение:
— Расширенное заседание назначаю в семь! Так и объявите! Чтобы все были ровно в девять! Немедленно сообщить всему руководству животноводства, строительства и подсобных предприятий: каждый с докладом. Всё!
И пошли бригадиры по дворам уже пешим ходом.
В тот вечер я сидел у Евсеича на диванчике и почитывал. Сам Евсеич плёл вентерь и подпевал тихонько, а Петя писал что-то за своим столом и не давал покоя старику:
— Как, говоришь, дедушка? «Богом данной мне властью» и…
— Вот пристал! Ну, «богом данной мне властью мы» — не я, а мы, — «мы, царь польскай и князь финлянскай и проча, и проча, и проча»…
— А вместо «проча» не писали «и тому подобное»? Терентий Петрович говорит, что можно «и тому подобное».
— Нет, не писали: писали «и проча». Да на что это тебе потребовалось? И всё ему надо. На кой ляд тебе, как цари писали?
— Для истории, дедушка! — отвечает Петя, а сам ухмыляется.
— Ну, для истории — валяй!
В это время вошёл Платонов и объявил мне о заседании правления.
— Опять?
— Опять, — махнул он рукой. — Пропали, не спавши! Аж кружение в голове… Одним сторожам только и покой ночью, не трогает пока.
Из хаты мы вышли вчетвером: Платонов и я — на заседание правления, Евсеич — на пост, сторожить, а Петя нырнул в калитку к прицепщику Терентию Петровичу (о котором речь впереди). Потом Петя появился в правлении, снова исчез и наконец смирненько уселся в уголке на полу. Когда мы шли на заседание, Платонов спросил Евсеича:
— Отнёс?
— Сдал самому Ивану Иванычу и от себя добавил на словах.
Приходим в правление. Народ начинает помаленьку собираться. Усаживаются. Однако избегают садиться на скамейки, а больше — вдоль стен, на полу, и даже между скамеек. Это для того, чтобы удобно было во время заседания поспать, свернувшись калачиком или привалившись головой к соседу. Докладов намечено чуть ли не десять и, кроме того, разбор заявлений, которые лежали перед Прохором Палычем, как стопка вчерашних блинцов, с обтрёпанными и завернутыми краями. На столе председателя стоял колокольчик, снятый с дуги: для наведения порядка. На свадьбы Самоваров, правда, продолжал его давать и сам охотно там присутствовал, но чтобы на следующий день колокол снова был на месте.
Колокол оглушительно позвонил, кто-то тихонько сказал: «Поехали!», а Прохор Палыч объявил:
— Расширенное заседание совместно с руксоставом колхоза «Новая жизнь» считаю открытым. По первому вопросу ведения слово предоставляется мне лично. Товарищи! Сегодня мы, собравшись здесь, заслушаем весь руксостав, рассмотрим весь колхоз. Вопрос один: укрепление колхоза и путь в передовые. В разных, могущих быть возникнутыми, — разбор заявлений. Порядок докладов продуман: первый — бригадир полеводческой бригады товарищ Платонов…
— Подвезло тебе, Яков Васильевич, — вздохнул Катков, — отчитался — и на сон, под лавку.
Прохор Палыч брякнул колоколом и продолжал перечислять порядок докладов.
— Завкладовой, птичница, телятница, все конюха, затем остальные бригадиры. Слово для доклада даю товарищу Платонову. Вам час даётся.
— Не надо мне час.
— А сколько?
— Нисколько.
— Как так?
— Очень просто. Нечего мне говорить — вчера докладывал. Вы должны знать и так, без доклада.
— Я без тебя знаю, что я должен знать. И знаю всё. Но порядок такой: в докладе должен сообщить, и внутрь глянуть, и вывернуть всё на самокритику. Давай!
— Всё у меня благополучно.